И умерли они тоже вместе.
– Обязательно, – сказала я.
Танцовщицы канкана заняли свои места за занавесом и приготовились к первому номеру.
А я стояла в одиночестве и ждала.
Нана открыла двери, и в зал ворвалась галдящая толпа. Зрители, розоволицые и потные, как поросята, в разноцветных высоких шляпах, торопились занять вожделенные места поближе к сцене. Где-то среди них затерялся и Дьюи Хронос со своими броскими часами-бриллиантом на лацкане. Для него приготовлена представительская ложа. В самой середине бельэтажа, тщательно очищенная от тараканов.
Оркестр заиграл бодрую мелодию. Нана у входа покачивала бедрами в такт и издалека, сквозь пелену сигарного дыма, казалась молодой и красивой, такой похожей на мою маму, что я не выдержала и отвернулась.
Трам-па-ра-пам – загремели барабаны. В предвкушении волшебства зал вибрировал, словно натянутая струна.
У меня в кармане запели драгоценные камни.
Трам-па-ра-пам. Трам-па-ра-пам.
Представление начинается.
– Ну как? – Роджер вложил мне в руку свою фляжку. – Что скажешь?
Я перегнулся через поручень. Над горизонтом медленно вставал остров Шарман. Парень, продававший билеты на паром, говорил: «Кони-Айленд, только магический. Тамошняя выпивка вышибет тебе мозги, а девочки сведут с ума». Святые отцы в сиротском приюте, где я вырос, называли его «клозетом дьявола». А для Роджера это был просто «дом».
– Невероятно, – только и смог прошептать я.
Туманная пелена раздвинулась, как занавес, и перед моими глазами впервые предстали золотистые пляжи, сверкающие, будто самоцветы, в последних отблесках зари. К темнеющему небу тянулись остроконечные скалы, увитые пышной изумрудной зеленью. А посередине на фоне заходящего солнца высился, словно гора, огромный треугольный силуэт. Большой шатер.
Меня вдруг пронзило острое чувство дежавю. Как будто бы я это уже видел. Глупо, конечно. Если сказать Роджеру, он будет надо мной посмеиваться до скончания веков.
– Держи ухо востро. – Роджер уселся на скользкие поручни. – Если ослабим бдительность, застрянем тут на много лет с пустыми кошельками. И грехов наберем столько, что ни один священник не отпустит.
– К счастью для меня, мой кошелек всегда пуст, – парировал я. – А монашеские розги научили меня покаянию.
Улыбка друга помрачнела.
– Рано или поздно мы сожжем дотла твой чертов приют. – И вдруг он присвистнул: – Ух ты! А это что у нас за красотка?
Чудом удерживая в одной руке сразу три бокала, к нам плыла Триста. Сломанная в детстве нога неправильно срослась, и наша подруга сильно прихрамывала, однако трость лишь помогала ей прокладывать путь сквозь толпу подвыпивших пассажиров. Она вручила нам по стопке виски и расправила черное с бисером платье, болтавшееся на худых бледных плечах.
– Молодцы, сумели-таки раздобыть костюмы. А галстуков не надо?
Я пожал плечами:
– Галстуки? Они… гм… сковывают движения.
– Ага, как собачьи ошейники, – подтвердил Роджер. – Триста, ты же не хочешь надеть на нас ошейники?
– И выгуливать на поводке? Нет уж, увольте.
Мы с Роджером насмешливо переглянулись поверх ее головы. Мы путешествовали вместе уже три года, и Триста до сих не решалась признаться, как мы ей дороги.
Я с любопытством принюхался к напитку.
– Ты раздобыла скотч? Может, припрятать его?
– Видишь вон того мужика с бакенбардами? – она кивком указала на плотного джентльмена в дорогой фетровой шляпе. – Арти Вудс, бывший комиссар нью-йоркской полиции. А вон тот, с усами, это сенатор Колдер. Голосовал за сухой закон.
