У каждого есть свой участок. Отдельный дом. Вся земля поделена на отдельные маленькие государства. Доверие исчезло. Дружелюбие сдохло. Остались только потребности. Весь мир существует исключительно через невидимую связь, через провода и антенны. Я же неведомое никому оружие, которое способно остановить новую жизнь.
По небу расплывалось кольцо спутников, в ночи подсвеченное солнцем. Звезды замерли, наблюдая, как искусственные обманщицы плывут по космическому течению. Траектории рассчитаны, все движения отработаны, каждый световой шарик перерабатывает и передает данные. Массивы данных как мириад звезд вокруг.
Я же вместе с Томом иду по знакомой дорожке, поросшей одуванчиками и подорожником. Бабка весь двор заливала водой, чтобы трава росла как можно выше. Она говорила, что тогда там селится травяной народец, который глубокими ночами устраивает танцы, за которыми она любит наблюдать. Тропа приводит меня к острой игле света, что упала от приоткрытой двери, за которой наверняка расстилается дымное поле с разноцветными шерстистыми буграми, бумажными горами и свечно-мотыльковым солнцем. Том привел меня к новому-старому миру.
Я зашел. Старая перечница сидела в кресле, курила самокрутку, которая была похожа на одну из труб, что были на Титанике. Две пары очков увеличивали темные глаза, из носа тонкими струйками выходил дым и медленно опускался на пол (что странно), где повсюду были разбросаны клубки шерсти и связанные изделия за день. Рядом ─ журнальный столик, заваленный книгами: самая высокая точка планеты, вершина которой тоже дымила. Вулкан просыпается только ночами, ибо курит она в темное время суток, а жерло ─ глиняное, черное блюдце, служившее пепельницей. Лучше бы она пила чай.
─ Привет, Мари, ─ сказал я довольно тихо, зная, что из транса чтения ее надо выводить постепенно, иначе рискуешь получить книгой в лоб.
Послышался треск сухожилий, позвонки в шее медленно заработали. Глаза смотрели на страницы. Она была в просторном, банном халате цвета прокисшего молока. Седые волосы опускались волной до иссохших грудей, спичечные ноги прятались в толстых вязаных носках, по которым бежал отряд муравьев. Если присмотреться, то на муравьях можно разглядеть противогазы. Я сделал два шага.
Еще шаг. Тихо-тихо.
─ Мари-и-и-и, ─ чуть громче произнес я.
Глаза впитывали слова. Пыхнул дым. Рука быстро взяла сигарету, поднесла к блюдцу, порция пепла упала. Доставка выполнена. Чайный томик слов неизвестного мне автора крепко держала другая жилистая рука, обмотанная болотистыми венами.
Третья попытка:
─ Мари!
─ Ах бы черт тебя побрал! Ты что так пугаешь! Сукин сын!
Книга упала, остаток зубов кусили самокрутку за зад, руки вдруг стали беспомощны, а глаза вперились в меня. Я засмеялся и отошел, чтобы было место для маневра. Она положила аккуратно спутницу всей жизни на агатовое блюдо и ринулась в бой, пытаясь поймать меня и доставая из-под дымного марева один том за другим. Летели и клубки, и вязанный носки, и варежки и шапки, и трусы. Трусы? Кому летом нужны вязаные трусы?
─ У стариков и летом горох мерзнет.
Она запыхалась, да и я тоже. Мы смеялись. Я звонко, она хрипло.
─ Вот так и жди гостей.
─ Я звал. Три раза.
─ Зачем подходил. Знаешь же.
─ Ну так надо было разогреть твои мышцы.
─ Я урюк и не смогу выйти за тебя, дорогой. Так что не переживай за мое здоровье.
Она упала в кресло и тут же взяла сигарету.
