– Ну-у, – начала она, – работаю, значит, два через два, как положено. Зарплату получаю, больных лечу, как могу. Вот и всё, вроде.
Морозов открыл глаза.
– Если ты не хочешь со мной говорить, так и скажи. Мы же с тобой понимаем, что «просто и хорошо» в этой компании быть не может. Ведь, так? – он посмотрел на нее, как на маленькую девочку, за которой в детский сад пришли родители, и вдруг обнаружили, что та натворила таких дел, за которые придется теперь расплачиваться всей семье.
Она вздохнула.
– Не хотела вам этого говорить, – начала она, – но я пришла сюда, чтобы побыть в одиночестве. А подругу захватила с собой, чтобы дать ей немного развеяться – это, во-первых…
– И много у тебя таких пунктов, Марго? – спросил он, откидываясь на спинку скамьи.
– Еще один, – ответила она спокойно. – Вторым пунктом будет просьба, точнее, требование, чтобы Елену, – в этот момент она показала глазами на Коржикову, любующуюся видами из восточного окна, – никто не трогал без моего ведома.
Он посмотрел, наконец, на худенькую девушку, улыбающуюся пролетавшим мимо чайкам, и сказал:
– Без твоего ведома ничего на этом объекте я делать не буду.
– Всё шутите, Константин Константинович?
Он улыбнулся:
– Что наша жизнь без шутки, Марго?
Он встал и подошел к северному окну, за которым, без всяких препятствий, в виде настроенных складов, небольших заводов и казарм, расстилался океан. Вдалеке, километрах в пяти от берега, стояли на рейде несколько серых кораблей, выполнявших оборонительные функции. Вдоль берега иногда проплывали сторожевые катера с подводными тепловизорами, нужных для обнаружения вражеских водолазов-диверсантов.
Морозов вздохнул – эту картину он наблюдал каждый день много лет подряд, когда сидел и работал в своем кабинете, или, глядя из набиравшего высоту вертолета, летевшего на другой остров по срочному вызову. Сколько диверсантов: пойманных, арестованных, допрашиваемых было на его памяти, знал только его личный секретарь – Скородумов, бывший верным слугой вот уже, как лет двадцать, или двадцать пять. Морозов не старался запоминать мелочей, связанных с его обслугой, тем более, что память человека имеет некоторые ограничения, о чем ему настойчиво твердили все могзгоправы, многих из которых давно не было в живых, и он, помня их рекомендации, не перегружал мозг ненужными данными…
Маргарита не хотела больше с ним говорить: одного намека на то, что ей нужно уединение, было достаточно. Однако он не уходил, продолжая стоять у окна, словно не понимая ни слов, ни намеков.
– Ну, что ж, – сказала, наконец, она, – пойду я, пожалуй: у меня и так было пятнадцать минут, которые я выторговала у вашего заместителя.
Морозов резко обернулся.
– Как ты сказала: выторговала?
Она пожала плечами:
– Ну, попросила, если вы так хотите – суть от этого не меняется.
Морозов закашлялся и отвернулся от нее. Через минуту, промокнув рот носовым платком, он сказал:
– Мне вот интересно, когда ты начала от меня скрывать опасную для жизни людей информацию? – спросил он, сверля ее холодными серыми глазами.
Маргарита, не выдержав этот взгляд, вдруг отвернулась. Морозов увидел, как дрогнула плавная линия ее плеч, а в следующую секунду до него донеслись звуки, которых он не слышал очень давно: она шмыгнула носом и вдохнула так, будто ей не хватало воздуха.
Он подошел к ней и ласково приобнял:
– Ты можешь мне рассказать всё, что здесь творится?
