Трясогузов стоял на собственных ногах. Он случайно опустил голову и увидел, что его руки отцепились от кресла, и он, без их помощи, стоит рядом с ним. Ноги по-прежнему дрожали, но это было почему-то не страшно. В груди бешено колотилось сердце, а пот продолжал заливать глаза, попадая в открытый от удивления рот.
Толстяк хотел что-то сказать… Надо было что-то сказать… «А надо ли вообще говорить?» – лихорадочно подумал Трясогузов, но его губы не слушались: они также мелко дрожали, как и его ноги, как и все тело. Он чувствовал, что не может больше так стоять и умоляющим взглядом посмотрел на Рыльского. Но тот, не отрываясь, по-прежнему глядел на ноги Трясогузова, что-то шепча при этом тонкими бледными губами. Толстяк не старался прислушиваться к словам Рыльского, прекрасно понимая, что лично к нему они не относятся. В голове крутился только один вопрос: «Что же это? Что же это?»
Неизвестно сколько прошло времени, но Трясогузов вдруг почувствовал, что падает. Не в силах больше сопротивляться гравитации, он рухнул на пол около своего кресла. Последнее, что он видел перед тем, как потерять сознание – это черные, начищенные до зеркального блеска, ботинки Рыльского. Трясогузов закрыл глаза и провалился во тьму.
Рыльский смотрел на обездвиженное тело толстяка, продолжая что-то шептать себе под нос. Потом он замолчал, зачем-то оглянулся, и спокойно перешагнул через распластанного Трясогузова: доктору больше нечего было здесь делать.
Толстяк лежал посреди туннеля, а лампы, перестав мигать, горели ровным светом. Он недолго был в отключке: через десять минут Трясогузов открыл глаза, и, поняв, что лежит на полу, растерянно осмотрелся, ища глазами свое кресло – оно стояло позади него, в трех метрах от его ног, которые еще недавно ходили по этому полу.
Трясогузова это не сильно удивило: месяц назад он уже находился в похожей ситуации, когда Кондрашкина и покойный Полозов провели над ним свой эксперимент.
Он не хотел вставать, зная наперед, что придется ползти к креслу и, вновь напрягая все тело, усаживаться на это скользкое кожаное сидение, которое давно надо было переделать.
Трясогузов выругался и приготовился к тому, чтобы развернуться на полу и ползти, как жирный неповоротливый червь. Как только он сделал первое движение, тут же кольнуло в обеих ногах. Он крякнул от этой неприятной неожиданности и вновь попытался развернуть свое тело. Как только он шевельнулся, снова кольнуло в ногах, и сильно заныло в спине. Трясогузов потянулся правой рукой к пояснице и потер ее, думая, что так ему полегчает. Действительно, боль быстро ушла, но вместе с тем снова закололо в ногах. В его голове снова зазвучала эта странная фраза: «Встань и иди!»
– Это шутка такая, блин? – спросил сам себя толстяк. В это время его руки уперлись в пол и выпрямились в локтях. Он вдруг почувствовал, как верхняя часть туловища поднимается, все больше отрываясь от пола, а ноги сами собой сгибаются в коленях и делают шаг вперед, чтобы поднять тело еще выше. Трясогузов не верил своим глазам, не верил спине, не верил ногам, продолжая помимо воли слушать этот властный голос, чувствуя, что нужно выполнять простой приказ: «Встать и идти!»
Он медленно шел к креслу, всё еще не веря, что можно идти просто так, не прибегая к помощи той громоздкой вещи, с которой провел почти сорок лет своей жизни. Шаг. Еще шаг. Потом еще три шага.
