РиДж - страница 21

Потом мы поехали к Нотр Даму, все ещё ранним утром. Почему-то не выходило спать, тело было полно какой-то новой тяжестью, особенно в запястьях, словно в них налили теплой воды.

Марта молчала, все так же смотрела на Париж во все глаза, на меня взглядывала изредка и несмело, только часто дотрагивалась до моей руки, как и ночью, а потом убирала руки в карманы.

На острове Ситэ она вросла в землю, глядела, не моргая, на шпиль, а потом вдруг сорвалась с места и побежала к Собору, вообще, видимо, забыв про меня.

От неожиданности я тоже встал как вкопанный. Догнал ее уже у дверей Собора. Она не спешила заходить, стояла перед огромными дверями, запрокинув голову, и глаза ее слезились то ли от ветра, то ли от наплыва чувств.

– Он настоящий, ты видишь? – пробормотала она, не оборачиваясь.

– Кто, собор Парижской Богоматери? – засмеялся я. – Да, а ты что, думала, он игрушечный будет?

Марта обернулась ко мне, мелькнув заплаканными глазами, метнулась, обняла меня быстро и неловко, а потом вжалась в эти двери всем телом и зацарапала орнаменты и выступающие скульптуры из библейских сюжетов пальцами, как котенок.

– Ты не понимаешь, чайка Джонатан, он настоящий… Нотр-Дам де Пари… он существует.

– Давай зайдём, – мне было холодно на ноябрьском ветру, а она в своей парижской сказке как будто вообще не замечала погоду.

– Подожди. Подожди.

Я смотрел на эту плачущую русалочку, прижавшуюся к темной дубовой двери, мимо этой двери я столько раз проходил, не вникая, что на ней нарисовано, ну собор, да, красиво, один из многих католических храмов, вон и в Кёльне такой, и в Милане, и в Дрездене, и во Флоренции. Надо будет съездить во Флоренцию с ней, среди этой итальянской архитектуры она вообще потеряет дар речи.

– Почему ты никогда не была в Европе? – спросил я, когда мы наконец вошли внутрь собора.

– Что? – спросила она недоуменно и даже остановилась.

– Если ты так любишь Париж, почему ты не ездила сюда?

– Ты серьезно? – глаза у нее сделались размером с блюдце, и даже в темноте собора это было видно. – Ты правда не знаешь, почему люди не путешествуют?

– Ты можешь просто взять и ответить на вопрос?

Марта вытащила из кармана кошелек и очень демонстративно открыла его передо мной.

Там лежала ровно одна бумажка в 10 евро. И монеты. Монеты были рубли, а не евроценты, и я впервые подумал, что гонорар за работу в РиДже буду получать в евро, хотя о деньгах не думал до того вообще и готов был работать там бесплатно, в крайнем случае за еду.

– У тебя совсем нет денег? Поэтому ты не взяла обратный билет?

– Нет, билет не поэтому. Я не была в Париже, потому что у меня нет денег на Париж, – сказала она очень спокойно и очень насмешливо.

– Если хочешь, я куплю тебе билет.

Она взяла меня за руку тем же робким жестом, какой я впервые увидел у нее этой длинной ночью.

– Emmene-moi, Jonathan, – прошелестела она еле слышно, как будто сами стены собора, которым восемь веков, могли подслушать ее. Меня ударило в спину жаркой волной, я потянул ее к себе и впервые поцеловал, при всех, возле чаши со святой водой, никого не стесняясь, ни туристов, ни охраны, не статуй католических святых, строго глядевших на нас из-под сводов Нотр-Дама де Пари.

Париж мой. И нас тут двое.

Шесть дней его кастинга я просто гуляла по Парижу, не решаясь ехать куда-то далеко. Каждое утро я подолгу сидела на кухне в хостеле, болтая с местными из регионов и с американскими туристами, потом ходила по Монмартру, одолевая подъемы, заходила в базилику Сакре-Кёр, пила кофе и ждала. Ждала дня, когда он что-нибудь решит. Пыталась представить, как это будет – впервые. Для меня, конечно, впервые. Для него – ну, зато он знает. Наверно, больно. Говорят, что больно. Неужели он правда сделает мне больно?