Рильке жив. Воспоминания. Книга 1 - страница 7
Хотя с тех пор я получил множество подобных писем, внешне почти одинаковых, каждое из них содержало особое послание, какие-то новые, уникальные мысли. Цвет сургуча или печати иногда менялся: красный становился серым, а герб – более крупным, тот самый герб, о смысле которого Рильке однажды расскажет мне на геральдическом языке: две борзые, бросающиеся друг на друга на фоне разделенных на черное и серебряное щитов. Почерк, однако, всегда оставался прежним до самой кончины поэта, за исключением нескольких заметок, написанных в Париже, в которых заметна поспешность, и последнего письма, которое я получил за несколько недель до его смерти, – почерк в нём кажется более растянутым, более подавленным, как будто согнувшимся под тяжестью страданий. Каждое из этих писем – как и всё, что написал Рильке, – говорит на языке, точно подобранном для того, кому оно предназначалось. Несмотря на некоторую витиеватость формы и определенный артистизм, вызванный употреблением иностранного языка, они, тем не менее, сумели выразить наши личные отношения самым деликатным образом, и в нужный момент они раскрылись, как лопнувший плод, и предложили свое восхитительное содержание. Даже первое письмо, которое Рильке написал мне, было убедительным и при этом беспристрастным наставлением:
То, что мой юный датчанин утверждает, что разбирается в стихах, – это сугубо его личный опыт; не стоит нам слишком вмешиваться! Конечно, существует тысяча разных способов сочинять стихи, и ваш, проистекающий из чистого воодушевления и исполненный такого простого послушания этому прекрасному порыву души, несомненно, заслуживает того, чтобы его ценили и любили.
Именно так я и поступил:
Даже если я воздержусь от того трогательного сюрприза, который приготовила мне страница 53…
Рильке упоминает здесь короткое стихотворение «Оперативная сводка» [«Communiqué»] из сборника «Scaferlati pour Troupes», в котором я упомянул его имя, не подозревая, что однажды он прочтет эту книгу.
…у меня есть, как мне кажется, особые причины благожелательно отнестись к этим задушевным словам, спокойный тон которых придает прозрачности чувствам, из которых они проистекают. Еще вчера, при первом чтении, я задержался на некоторых строках…
Я благодарю Вас за Ваше внимание и сожалею, что на данный момент мне не хватает слов, чтобы ответить Вам наилучшим образом. Я оставляю это на потом.
В конверте этого заказного письма я с удивлением обнаружил брошюру Колетт, которую я отправил Рильке одновременно с книгой. Впоследствии я узнал причину: он так и не получил моего письма.
Эта брошюра, должно быть, попала в предназначенный мне сборник без Вашего ведома. Я спешу вернуть ее Вам, сопротивляясь искушению разрезать ее и прочитать в Вашем присутствии… (Но я воспользуюсь этим приятным совпадением и закажу ее у своего книготорговца)
Я поспешил устранить недоразумение и в новом письме – первое я считал утерянным – сообщил Рильке о своем плане, в котором объяснялось мое двойное послание. Поэт не стал долго медлить с ответом; 20 января он написал мне:
Итак, я не только имею право хранить книжечку Колетт, но даже могу рассматривать ее как образец некоего замысла, осуществление которого сделает меня счастливее всего на свете!
Вы действительно хотите включить фрагмент из «Записок Мальте Лауридса Бригге» в этот замечательный сборник «Contemporains» и заняться переводом? Я в полном восторге! Когда я еще не догадывался о Ваших добрых намерениях, я уже в своем первом письме сообщил вам о той привязанности, которую я испытываю к Вашей книге; поэтому мне нет нужды заверять Вас более настоятельно, что я полностью полагаюсь на ваше трудное начинание. Пусть эта работа доставит Вам больше удовольствия, чем хлопот!