Ритуал кормления огня - страница 4

Закрыв глаза, намотав на вспотевшую ладонь поводок, я бежал по призрачным ступеням следом за провожатым, вверх и вверх, в малую звонницу, прекрасно уже понимая, что нижние двери храма надежно запечатаны, с того дня, как ортодоксальный клир вернул твердыню в свои руки. Само собой, адепты распятого Бога не получили бы доступ к витражам, если бы им не покровительствовали силы, равно далекие как от учения распятого, так и от ритуалов Вед. К счастью, магия иудейского Тельца, от которой они неумело открещиваются, не позволяет им оторваться от земли, взлететь им не дано, и потому лазейку под куполом, который юнец Монферран слизал у парижского Пантеона, мы нашли легко.

– Она здесь, внизу, – прошептал поэт, невольно переходя на греческий, очевидно из уважения к истокам угасающей веры, – Будь осторожен, у тебя будет шанс нанести лишь один удар.

Теперь мы бежали вниз, и с каждым пролетом лестницы я все отчетливей наблюдал то, что невозможно увидеть снизу, когда стоишь задрав голову в толпе туристов, и наивно полагаешь, что прикоснулся к чуду архитектуры, хотя к чуду прикоснуться невозможно. Чудо можно только заслужить. Мы спускались, обгоняя свое дыхание, и я восторженно следил, как предутренний свет все быстрее кружит в хороводе витражей. Внутри внешнего хоровода, составленного из отражений, кружились в танце похоти лемуры, их было наверное несколько тысяч, а танец их отличала веселая бесшабашная ярость, так свойственная нежным креатурам Великого Архитектора, сознающим свою красоту и непрочность. До того я видел их танец лишь дважды, и оба раза оставил там куски памяти, заплатив достаточно высокую цену, и потому не собираюсь делиться адресами с незрячими глупцами, зазубрившими в школе, что материя делится на вещество и поле. В центре хоровода, на могильном полу, куда скоро ударит луч мокрой петербургской зари, куда скоро войдут слепые прихожане, давно утерявшие ключи от своих внутренних дверей, светился бирюзой и охрой ствол Древа, точнее говоря, конечно же не ствол, а одна из миллионов его ветвей, держащих этот нестойкий растерявшийся мир, и там, в прозрачной кварцевой колыбели, спал нагой младенец, одновременно мужского и женского пола, с лицом, укрытым плащаницей, охраняемый стаей волков, так же бегущих по кругу. Я не смогу передать словами музыку, пронизавшую храм, как невозможно передать звук дыхания Земли, как невозможно передать звук, с которым раскрывается семя и лопаются коконы бабочек.

– Демон Сострадания, – застонал нюхач, с болью для себя удерживая поводок, поскольку мне становилось все труднее не пуститься в вакхический хоровод вместе с женскими душами, пляшущими во внешнем круге, – Они не в силах его разбудить, ибо думают, что поскольку бегут с волками Одноглазого, то смогут их когда-то приручить…

– Это невозможно, – согласился я, обняв свободной ладонью рукоять клинка, тут же ощутив, как он изголодался внутри меня по свежей крови, и в следующий миг я нанес удар.

Женщина, спавшая на моем левом плече, открыла глаза и произнесла несколько слов, которые я впрочем, немедленно поймал языком и губами, но для верности перевернул ее на спину, и прикрыл ей глаза ладонью, чтоб она не заметила боль от моей раны, и нежно покрыл ее, и покрыл поцелуями ее равно честную и лживую наготу, и услышал то, что так от нее ждал столько тысяч лет.

– Мне приснился страшный сон, – сказала она, лаская мои маховые перья, – Мне приснилось, что я никогда не проснусь, и мы никогда не встретимся, потому что я не могла отгадать загадку. Там было множество женщин, во сне, и все они не знали ответ на вопрос "Что такое человек?", и потому они плакали, и уходили, так и не проснувшись, к мужчинам, которые им не нужны.