Робину не нужно было абсолютно ничего – ни сцены, ни сценария, ни даже шляпы – чтобы очаровать зрителя. Пол Перри рассказывал, как как-то они проходили по коридору и внимание Робина привлек автомат с прохладительными напитками. «И ни с того ни с сего он решил подурачиться, – рассказывал Перри. – Минут пять он изображал автомат с колой. Было смешно, хотя, когда ты молодой, многое смешно. Но это было настоящее пятиминутное выступление, у которого были начало, конец и середина. Это был не просто замысел. Выступление было полностью реализовано. Оно было красивое и искусно выполненное. Робин был настоящим мастером импровизации».
Однако Перри не мог быть стопроцентно уверен, что импровизации Робина были без заготовок. «Уильямс тщательно обдумывал то, что другим казалось импровизацией», – говорил он.
Кевин Конрой также подозревал, что голоса и персонажи, которые спонтанно появлялись у Робина, на самом деле были наработками. «Непринужденная способность переключаться с персонажа на персонаж выглядела как сиюминутное творение – но это было не так. Робин годами оттачивал этих личностей. Он изучал людей. Это было его хобби. Он был на голову выше всех нас – а группа была очень сильная», – говорил Кон-рой, который тем не менее завидовал умению Робина демонстрировать все легко и экспромтом.
Другие одногруппники считали Робина трудолюбивым, внимательным. Кевин Сессумс, поступивший в Джульярд через два года после Робина в группу VIII вспоминает его в студенческой постановке Луиджи Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора» в роли Мальчика, молчаливого и мрачного персонажа, покончившего жизнь самоубийством. Во время перерыва в репетиции Сессумс заметил, что студенты разделились на группы, болтали, хихикали, повторяли свои роли, а Робин уселся в кресло и достал книгу из рюкзака. Когда Сессумс увидел, что он читал «Рэгтайм», глубокий исторический роман Эдгара Лоуренса Доктороу о Нью-Йорке на рубеже двадцатого века, то подошел к Робину и поинтересовался, кто его любимый герой. Робин ответил, что Гарри Гудини, прославленный иллюзионист и мастер исчезновений, появляющийся на протяжении всего романа в качестве повторяющегося символа славы и известности. После этих слов Робин показал на предыдущую страницу и начал задумчиво читать абзац:
«Жизнь его – абсурд. По всему миру его заключали в разного рода путы и узилища, и он убегал отовсюду. Привязан веревкой к столу. Убежал. Прикован цепью к лестнице. Убежал. Заключен в наручники и кандалы, завязан в смирительную рубашку, заперт в шкаф. Убежал. Он убегал из подвалов банка, заколоченных бочек, зашитых почтовых мешков, из цинковой упаковки пианино Кнабе, из гигантского футбольного мяча, из гальванического котла, из письменного бюро, из колбасной кожуры. Все его побеги были таинственны, ибо он никогда не взламывал своих узилищ и даже не оставлял их открытыми. Занавес взлетал, и он оказывался, всклокоченный, но торжествующий, рядом с тем, в чем предположительно он только что содержался. Он махал толпе».
После навеянных Доктороу воспоминаний о совсем недалекой эпохе Робин прокомментировал: «Сейчас не намного лучше, чем было».
Но были уроки, которым Джульярд не мог обучить Робина, желания, которые он не мог выполнить, и стремления, которые он не мог реализовать. За этим Робин обратился к пантомиме. Странная безмолвная театральная техника, для которой не нужны ни оборудование, ни реквизит, кроме черной и белой краски для лица, ни даже сцена, стала тем, чем временами занимался Робин вместе с Тоддом Оппенгеймером
