Отношения мамы с сестрой еще не отчеканились в окостеневшую и прочную вражду, это случилось гораздо позже, но Ната, теперь приходя в дом к родителям, неизбежно наталкивалась на сопротивление Люси, охраняющей границы собственного пространства. Со временем она стала являться реже или выбирать время, когда сестра отсутствует. Люся всегда имела при себе оружие для мелких семейных стычек, всегда была готова обвинить сестру в жадности и эгоизме по отношению к родителям и в черствости по отношению к ней и племяннице. Жадность заключалась в том, что Ната всегда приносила родителям гостинчик в виде чего-то вкусного. Они были очень благодарны, а мама издевалась над количеством принесенных фруктов, печенья или конфет и сердилась, потому что родители этого не замечали. К тому времени у мужа Наты открылась язва желудка, и она всячески с нею боролась, следила за тем, что и когда он ест, вовремя напоминала о таблетках. Их появление было связано еще и с тем, что бабушка готовила ему особую еду, она делала это с радостью, а маму это отчего-то выводило из себя. Черствость по отношению к сестре и племяннице проистекала от того, что благополучная во всех отношениях Ната не понимала, по мнению Люси, тяжело вдовствующего положения сестры и ни в чем ей не помогала. Ната, в свою очередь, думала, что одетая с иголочки сестра, как-то находящая на это средства, жертвой отнюдь не являлась, жила с родителями, которые помогали ей заботиться о дочери. Старшая была уверена, что младшая ей попросту завидует, потому ее и раздражает их семейный уклад, ее трепетное отношение к мужу, их покупки и ежегодные поездки на отдых. Разве они не имеют права иногда взять машину отца и съездить куда-то в выходной день? Она все равно простаивает без дела, так кому будет плохо от того, что ее муж и сын будут время от времени ею пользоваться?
В дни рождения и на Новый год подарки, конечно, были, но у мамы всегда возникала потребность съязвить или надавить на больное – она чувствовала, что дочь тетку любит. Асю все это, конечно, дергало и мучило. Перепалок с матерью по этому поводу, разумеется, не было, но все же понять и принять всю ситуацию она не могла. В минуты сестриных ссор внешне она сохраняла нейтралитет, но жалела, конечно, мать. Из-за ехидного словца, сказанного матерью, доходило до дикого озлобления и тягостного выяснения отношений, после чего сестры долгое время не разговаривали. Ася скучала по Нате и братьям, из всех ее попыток свести, примирить, успокоить ничего путного не выходило. Какая-то преграда стояла между женщинами и преодолеть ее было невозможно. Почему? Этого Ася понять не могла, хотя часто об этом задумывалась. Почему две образованные, уважаемые на работе женщины, дорогие ее сердцу и самые близкие друг другу люди, упорно лелеяли в себе неприязнь, твердевшую год от года? Почему мама, так нелестно отзываясь о родителях, вечно на них обиженная, все же решилась на этот сложный обмен? Выходит, что если ей что-то было нужно, она соглашалась идти на компромисс, а Нату обвиняла в двуличии?
Дома спокойно было редко. Если между сестрами царило временное перемирие, мама воспитывала родителей. Зная, как они привыкли жить, вдруг, на восьмом десятке предложила им новую модель семейного устройства. Старики должны были отдавать ей часть своей пенсии, которой она распорядится правильно: сделает достойный ремонт, купит дефицитную мебель. Надо ли говорить о том, что дедушка сказал свое твердое «нет»? Он с удовольствием купил внучке пианино – это было необходимо, но полученная от государства благоустроенная квартира казалась им и без всяких излишеств удобной, своей мебелью они обставили комнату, в которой жили. Одна, общая, отводилась телевизору, дивану, столу и приему гостей, в третьей разместилась Ася с мамой. Всего было более чем достаточно, да и нужна ли прибалтийская «стенка» людям, рожденным в начале века, помнящим голод и войну и спокойно доживающим свои тихие годы?
