Родные узы - страница 12



Ася изумлялась, как легко после конфликта, после грома и молнии, мама могла сесть за стол, чаевничать, смотреть телевизор или болтать с соседкой о пустяках. Дочка с юных лет нашла свою истину и поняла: нет ничего в жизни более ценного и мудрого, чем любовь и покой, и это нужно беречь изо всех сил. Она мучилась, ломала себе голову, чувствуя свое одиночество, разрываясь между любовью к матери и тетке, а потом, конечно, привыкла. Ко всему в этой жизни привыкаешь. Жив еще был дедушка, главный оплот семьи, не позволявший разорвать эту хрупкую цепь. Его уважали, к нему прислушивались, перечить не смели, и потому съезжались на семейные торжества, на Новый год, Пасху и День Победы, какими сильными ни были бы обиды.

Однажды после какого-то праздника все веселой гурьбой поехали с ночевкой к тете. Хрупкое перемирие, умноженное на выпитое вино, позволило сестрам быть нормальными людьми. Между такими краткими передышками они продолжали вести необъявленную войну, но в тот день все сложилось как нельзя лучше. Ехали долго: на автобусе, а потом на метро. Заболтались, проехали свою остановку и оказались в депо, а Ася не могла нарадоваться этому теплу и веселью. Радость и счастье охватили ее сполна. Она в окружении большой семьи чувствовала себя сильной и защищенной. Она получала удовольствие от того, как общались друг с другом взрослые. Ната обещала сводить ее в кино, подвыпивший дядя Коля отдал ей железный рубль на журнал и мороженое, а старшие братья подтрунивали над ее наивностью.

Она совершила в раннем детстве непростительную оплошность, от которой теперь ей доставалось: старший брат попросил принести книгу, что лежала у дедушки в комнате. Их, как назло, было несколько. На темной обложке тома, что лежал сверху, были едва видны слова. Точка после сокращения первого слова от старости затерлась, зато второе виднелось отчетливо – «Зощенко», а чуть ниже еще одно – «рассказы». И Ася крикнула, от радости не вникнув с содержание: «Ту, которую написал Мих Зощенко?» – не Михаил, а именно Мих. Ну не обратила она на это внимание, не читала еще этой книги!

Хохот и насмешки преследовали ее долгие годы, но она не обижалась – чувствовала, что это не со зла. Было и еще одно знаменитое высказывание в раннем детстве, о котором помнили все. Старший брат, почти уже моряк, за его спиной мореходка и выходы в море, ведет ее, четырехлетнюю, в детский сад. На их пути разверзлась бездна (впоследствии стало ясно, что размер ямы был сильно преувеличен, совсем не так уж огромен, как рисовало ее детское воображение). На дне огромного котлована, вырытого под дом, лежала забытая всеми труба, из которой хлестала бурными потоками вода. Ася, крепко держась за руку старшего брата, шептала то, что братья помнили до ее сорока годов:

– Тубу боюсь, яму боюсь, сё боюсь!

Это было совсем другое, совсем не тот укол, который наносили друг другу сестры. Ася братьев все равно любила, и знала: если вас разделяют девять и четырнадцать лет, не посмеяться над младшей нельзя. Не было в этом бестактности, зла или обиды. Не было и с ее стороны мстительного чувства, нежелания прощать, не было и желания повернуться спиной. Даже в детстве мудрая Ася знала, что в этом и состоял один из главных постулатов ее счастья, ее основополагающая мысль – это была семья, для сохранения которой Ася могла и может простить многое, если не все. Истории с «Михом Зощенко» и ужасной трубой так и остались семейными анекдотами, и взрослой Асе, встретившейся со второй половиной семьи через четверть века, было приятно знать, что есть кто-то, кто помнит ее ребенком, хранит в душе ее детские оплошности и их совместные проказы.