– Ты пойми, детка, тебя не взяли на похороны, потому что беременная женщина должна прежде побывать на свадьбе, она должна радоваться, а не покойника видеть, смотреть на все красивое, думать о будущем. Такие испытания не пошли бы на пользу ни тебе, ни ребенку. А она все-таки тебя ждала… Видишь, как бывает!.. А врачи месяц назад сказали – не жилец!.. – объясняла старушка, понимая, что есть в этом мире нечто такое, что неподвластно даже медицине.
Она знала, что это, но ее никто не слушал. В те годы все ходили перед Пасхой на субботник, провозглашали религию «опиумом для народа» и партийные родители втайне крестили детей при помощи бабушек.
– Бог – он и есть отец наш родной… Он всех нас любит… И маму твою, и ее сестру. Заплутали они, закружились, а главного так понять и не смогли. Они и есть друг для друга самые родные люди. Роднее не бывает, а они ссорятся по пустякам, покаяться не хотят… Мне вот запретила мама твоя Наташе звонить, да и та хороша тоже. Месяц, а то и больше, к больной матери не приходит. Оставь это, детка… Это не твоя история. Им с этим жить, не тебе. А Господь всех простит, если они покаются, если повернутся к нему… Ты вот что… Сына покрестить не забудь – это самое главное!
Ася вспомнила, как бабушка в светлые пасхальные дни облачалась в новый фартук, в чистый белый платок и выходила из комнаты радостная такая, тихая и спокойная в том, что ей открывалось. В руках несла испеченный ею кулич с белой глазурью, обложенный яркими яйцами. Они всегда блестели, потому что баба Дуся протирала их ваточкой, смоченной в растительном масле. Она шла с улыбкой на лице к маме и говорила:
– Христос Воскресе, доченька! Не будем ссориться в такой хороший день!
Мама, еще не навоевавшись, к перемирию готова не была, но с бабушкой временно соглашалась, пила чай с приехавшей в гости Натой и до поры до времени наблюдала.
Впоследствии про Нату Ася, конечно, спросила. Мама сестре о случившемся не рассказала. Новая жизнь, которую носила в себе Ася, шла рядом со смертью, и для Люси первое было гораздо важнее. С уходом бабушки разрывалась последняя нить, связывающая сестер, последний, едва держащийся осенний лист на опавшем дереве… Такова была мамина месть. Возможно, она имела на это право. Как общались сестры в ее отсутствие, Ася не спрашивала, но Ната о болезни матери знала, как и о несчастном случае, что произошел с Люсей. Взять бабушку к себе она не согласилась, остаться не могла тоже, Коля бы не согласился ни на то, ни на другое. В очередной раз мама указала ей на дверь. Больше Ната не объявлялась. Правильнее, конечно, было бы сообщить ей о смерти матери, поехать или позвонить, но что уж тут поделать?.. Мама решила, что нет у нее родной сестры, никого она своим приездом бы не спасла, а если так уж сильно переживала о матери, явилась бы вопреки всем запретам. Мама эту тему зачеркнула. Вычеркнула из памяти все: и детские обиды, и давние конфликты и посягательство на отцовское наследство. Никаких страданий, никакой новой боли – нет у нее больше сестры, и все тут!
Наблюдая за матерью, Ася не замечала никакого отчаяния или подавленности. Никаких слез, никаких ответов невпопад. Был человек – нет человека. Естественный ход событий. Смерть оказалась не таким уж ужасным испытанием, как полагала Ася. Лицо матери было какое-то новое – в нем читалась усталость, облегчение и даже какое-то удовлетворение от того, что она победила. Наказала сестру, сделала ей больно. Асе казалось, что она даже представляет, как та будет причитать и рыдать, когда узнает о случившемся. Но будет уже поздно.
