Родом из Переделкино - страница 24

В «Святом колодце» Катаев пишет о своем сыне:

«Боже мой, – подумал я, – неужели он и здесь раскидает все эти вещи по полу, а кеды просто-напросто поставит на письменный стол, заваленный окурками?» И все же у меня рванулась и задрожала душа от любви к этому долговязому и страшно худому молодому человеку, нашему сыну, которого мы когда-то вместе с женой купали в ванночке...

– Здорово, родители, – сказал он, вытянув шею, и потерся о мою щеку лицом не вполне взрослого мужчины, который бреется еще не каждый день. – Как существуете?

– Удовлетворительно, – ответил я, чувствуя к нему такую любовь, от которой кружилась голова – как раньше, когда я еще в таких случаях принимал спазмальгин».

Начав печататься в студенческие годы, когда он сбежал с факультета журналистики на целину, откуда, насколько я помню, он и привез свои первые очерки, Павел Катаев интенсивно работает все эти годы. Он пишет в разных жанрах – сказки, повести, пьесы, но одна его книга заслуживает особого внимания. В ней Павел Катаев как бы за всех нас выполнил долг, – воздав благодарственный молебен нашим отцам в своей повести «Доктор велел мадеру пить». В ней он продолжил, развил и дополнил хронику семейной жизни, с таким художественным блеском запечатленную Валентином Петровичем Катаевым в «Святом колодце». Сколько мы находим в повести Катаева-младшего драгоценных деталей, мелких подробностей бытия, составляющих канву биографии знаменитого писателя, его отца. Меня охватывало волнение всякий раз, когда Павел Катаев ведет меня по тропинкам нашего детства и юности, как бы наглядно встающих перед тобой на страницах его повествования. Его любовь и преданность отцу покоряют. Будь таких чувств больше в мире, может быть этот мир был бы намного чище и светлее. Спасибо тебе за эту книгу, Паша!

Когда я привязываюсь к Павлу Катаеву с просьбой рассказать что-нибудь о Переделкине, он обыкновенно отвечает:

– Ну, что я могу тебе о нем сказать?! Переделкино – это наша общая родина.

Действительно, к этому трудно что-то прибавить.

От катаевской дачи до нашей было рукой подать. Миновать кассилевский забор, и я была уже у себя. Еще за калиткой я слышала отчаянный лай нашей собаки Кольта – он чувствовал мое приближение издалека и бесновался на цепи в предвкушении нашей встречи. Дорвавшись до меня, Кольт начинал скакать, визжать и увиваться вокруг, считая все это все-таки недостаточным проявлением любви и норовя облизать не только руки, но и в обязательном порядке лицо. Он был невероятно деспотичным в своей привязанности к хозяевам – ревнивым, постоянно требующим внимания.

Эту кавказскую овчарку, крупного породистого кобеля, доставили по просьбе отца из питомника одной воинской части, где его готовили к несению сторожевой службы, потому-то он и получил столь воинственную кличку. До войны у нас тоже были собаки – немецкая овчарка Лада, обученная и невероятная умница, и ее сын Рекс – здоровенный пес, во столько же раз крупнее своей матери, во сколько он был ее дурашливей. Собаки погибли на фронте. Располагавшаяся у нас на даче воинская часть при отходе от Москвы забрала наших собак с собой и, как нам потом рассказали, использовала их для подрыва немецких танков.

Так что злые предчувствия недаром терзали меня.

Без собаки жить на даче было невозможно, и отец снова решил завести сторожевого пса.

Кольта нам привез инструктор. Мы вышли посмотреть на собаку – ну чистый белый медведь, шуба для морозов в тридцать градусов, да и размером почти такой же. Поначалу он никого к себе не подпускал, для острастки скалил устрашающие белые клыки, так что инструктору пришлось прожить у нас несколько дней. Но мы были привычны к общению с собаками, и вскоре был установлен полнейший контакт. Папу Кольт побаивался, женщин – меня, маму и бабушку обожал, а мой маленький брат Андрюша мог с ним делать что хотел. Он на нем ездил верхом, трепал уши, засовывал руку в пасть. В нашем присутствии Кольт не представлял никакой опасности для окружающих – беспрекословно слушал команду, смирно сидел у ноги, как приличный пес, уставясь в лицо хозяина своими черными, как уголь, глазами и дожидаясь дальнейших указаний. Правду говорят про собак – все понимает и только не умеет говорить. Наш Кольт был точно такой же.