Пожалуй, он сотворил бы это, но тогда пришлось бы и самому лишиться глаз, позревших на обнаженное тело дочери.
* * *
А Обава, отвергнутая и тем униженная, сняла короткий сарский меч, висящий в изголовье ложа для творения вена, приподняла тяжелую левую персь, приставила острие к сердцу и ударила бы, но в тот миг очаг полыхнул белым искристым пламенем.
– Не смей, сестра, – был ей голос, который она знала с младенчества как голос матери. – Это мое испытание.
Она с сожалением отвела меч от груди.
– Кому же это испытание? – спросила исступленно, зная, что не будет ответа. – Мне?
– Отцу твоему, – однако же услышала Обава. – Мне любо было узнать, готов ли он во имя продления владычества своего рода нарушить законы Тарги и смешать кровь. Ураган достойно выдержал мое искушение.
– Услышь мое горе, Хара! – воскликнула она. – Искушая Урагана, ты обездолила меня! Каково быть отвергнутой?! А если б он в порыве ярости ослепил меня?
– Кого по року ждут дела великие, – глас богини небесного огня был неумолим, – велики и испытания, сестра. И это лишь начало.
– Что же мне делать? – горестно возмутилась дева. – Любовь томится в моем сердце... Она жжет мне грудь!
– Твою жертвенность я испытала. Теперь познай тоску и страдания.
Сдерживая слезы, Обава сдерживала рвущиеся из уст слова, ибо хотелось спросить, каков путь ей уготовлен и к чему такое испытание.
Едва смирила страсть, дабы не вызвать гнева, к тому же вспомнила, что боги никогда не открывали своих промыслов, дабы не искушать людей грядущим.
– Благодарю, Хара...
Это было тайное имя Тарбиты, позволяющее призывать ее в любой день и час и быть услышанной.
– Роковой срок тебе – девять месяцев. Пусть охладеет твоя любовь к отцу.
И тут Обава не сдержалась, забывшись от горя.
– Зачем же такое искушение? – воскликнула она. – Зачем ты в одночасье зажгла любовь, а теперь требуешь, чтоб погасила ее и остудила сердце?
Однако гнева Тарбиты не последовало – напротив, голос ее стал мягким, материнским.
– Хочу, сестра, чтоб твое сердце закалилось, как куфский меч.
– На что мне железо носить в груди?
– С девичьим трепетным сердцем ты не исполнишь рока, начертанного мною.
Обава подавила в себе порыв спросить, а каков ее рок, и, помолчав, вскинула руку ладонью вверх со словами благодарения:
– Все во имя твое, Хара.
– По истечении рокового срока, – услышала она улетающий голос богини небесного огня, – Ураган сам придет к тебе за советом, как и прежде. И ты поведешь его. Только слушай меня и не отступи от моей воли.
Обава набросила на себя красное покрывало и опустилась возле огня, грея озябшие руки.
* * *
Ураган же, как всегда бывало в минуты смятения, вскочил на коня и долго мчался вдоль пенного морского берега, но ветер не развеял смуты в душе и разуме. Напротив, словно пламя раздул, поскольку разум его не мог вместить деяния, на которое покусилась Обава, отвергнув сарское целомудрие.
Объятый гневом, он спрыгнул с коня, распластался на земле, обнимая ее, а затем собрал сухие травы, возжег их на своих ладонях и воззвал к богу земного огня:
– Услышь меня, Рус! – Это было тайное имя Тарги. – Твое земное потомство иссякает! Родная дочь огласила отца! Опали огнем сей позор!..
И оборвал свою речь, опалив руки, ибо только на себя мог называть кару: за земную сущность народа, за судьбу его, нравы и обычаи, тем паче за свою дочь он, государь, был в ответе перед богами.
