Он слушал с интересом. Сейчас, вспоминая ту ночь , ему пришла в голову мысль, что ведь никого другого он не стал бы слушать, вздумай кто-нибудь так подробно рассказывать о своей семье, да и сам он никогда никого не стал бы расспрашивать. Ни одну из своих сотрудниц он не мог представить на ее месте в этой роли, даже Ридовну. Это было бы настолько неестественным, неуместным, фальшивым…Это выпадало из его кодекса общения с коллегами на работе.
Она рассказывала, . полусидя в постели, накрытая одеялом, так что была видна только курчавая голова и верх светло– бежевой , шелковой блузки; на дежурствах она всегда спала не раздеваясь. Лампа на тумбочке освещала ее сбоку, и он, слушая ее рассказ и разглядывая ее, вот так присевшую в постели, наверное впервые отметил, что она на самом деле прелестна – лицо без всяких оттенков смазливости, прямой высокий лоб, очень ясный взгляд карих глаз и совершенно дивные, густые каштановые кудри. Раньше он считал, что ее несколько портит крупный нос и заметные скулы, но сейчас они казались ему очень естественными, придающими особенную изюминку ее лицу, сбросившему грубовато-ироничную, дневную маску и ставшему покоряюще женственным и юным от сентиментальных воспоминаний. В том, как она рассказывала ему о своей семье, он чувствовал какое-то едва уловимое, восторженное волнение и ему это нравилось. Он никогда не разделял мнения, что женская красота и ум несовместимы, наоборот, считал, что ум определяет все, в том числе и красоту, а он уже тогда понимал, что, как женщина, она умнее всех. «Ведь она -прелесть, – думал он. – Куда только мужики смотрят?» Но и сам он тогда не думал о ней, как о женщине, он любовался ею, но не желал, ему это и в голову не приходило. Он с удовольствием слушал ее и ему впервые за многие годы было уютно в этой комнате для ночного отдыха дежурных врачей, где стояли шесть коек, четыре из которых сейчас пустовали.
Через пару дней, снова придя утром на работу, они встретились в ординаторской приемного покоя. Переодевшись в халат с короткими рукавами, она стала причесываться перед зеркалом, он смотрел, смотрел на это и, встав за ее спиной, спросил
– Вы не соскучились без меня за прошедшее время?
– Нет, – она ,конечно, не ожидала от него такого вопроса , и массажная щетка в ее руке забегала медленнее.
– А я соскучился.
– Да? Ну, тогда и я тоже, – не оборачиваясь, она смотрела на него через зеркало, стараясь внешне оставаться равнодушной и не придавать значения словам.
– Берегитесь, Штирлиц, маленькая ложь рождает большое недоверие, – топорно пошутил он. – Больных еще нет, так что можно ставить чай.
– А что вы сегодня принесли? Чем порадуете девушек? – лукаво спросила она, облегченно возвращаясь к прежней манере общения.
– Не обижу. А лично для вас лимон. А чем будете угощать вы – традиционными сосисками из «Мариинки»?
Вошедшая в ординаторскую Ридовна, тут же включилась в обсуждение меню предстоящего чаепития…
… А вскоре его призвали на сборы офицеров запаса от военкомата, на две недели. Со сборов он вернулся отдохнувший и нахальный, и на правах огрубелого в казармах вояки, расположенного смотреть на вещи просто и без условностей, при встрече чмокнул ее, сидевшую за столом в ординаторской и заполнявшую историю болезни, в нежную полоску шеи ниже каштановых кудрей на затылке. Но в ответ ему досталась только улыбка.
