Роман с невинностью - страница 17

– Что у вас?

– Зубы, – сказал я, подкрепляя свои слова бряцаньем бабушкиной погремушки.

Оценщик рукой показал место на столе, куда следовало их положить. Довольно ловко перебрав каждый зуб, а их было аж семь штук, он сказал:

– Пятьдесят пять тысяч, и…

– И?

– Нет, показалось. Пятьдесят пять.

– Договорились.

После рассказа о зубах Валя, который к тому моменту уже устроился практикантом на телевидение, обстоятельно прохохотался и предложил пару вариантов с камерой и компом, взяв с меня обещание, что я не подам на него в суд, когда в его фильме появится человек со шкатулкой бабушкиных зубов.

Денег хватило на HD-камеру и достаточно мощный компьютер. Мое посвящение в монтаж началось с семейной хроники.

В один из зимних вечеров я в очередной раз решил поснимать на свою новую видеокамеру. Знаю, звучит неплохо, но, честно говоря, вечерок был весьма пьяный. Дело в том, что в минуты болезненного осознания моей девственности – неумолимо растущей, как опухоль, – мне на помощь каждый раз приходил инструмент, который никогда не подводил, – алкоголь.

В разгар этого сольного разгула случайно опрокинутый бокал с вином кое-что выявил в моем характере. Мне захотелось принести жертву. Сняв штаны, я бросил их в бордовую винную лужу на полу. Можете представить мой вид, когда к моему недостроенному балкону подлетела неведомая птичка (позже выяснилось, что это ополовник), которую я решил заснять в приступе пьяного вдохновения. Пользуясь ее бесстрашием, я подходил все ближе к отсутствующим перилам балкона.

Есть несомненное художественное достижение у этой съемки. Смазанный кадр улетающей наверх птички, снятый падающим вниз оператором.

Двойной перелом ноги приковал меня к кровати на три месяца. Ночевать на втором этаже я уже не мог, пришлось жить на первом. После моего полета камера осталась невредима, однако снимать в таком положении было особо нечего, так что я углубился в монтажное ремесло. Рядом со мной бедовал угрюмый рояль. За три месяца мне удалось разучить главную тему из «Пиратов Карибского моря», от которой мои родственники тихо изнывали.

Еще из приобретенных навыков стоит отметить сноровистое открывание бутылок пепси с помощью костыля и опасные подъемы по лестнице (ужасавшие мою бабушку).

Один день я помню, как большой праздник. Мой личный. После долгой зимы, отступившей только в марте, когда стены уже позабыли солнечный свет, а кожа моя, побелев, как у вампира больного анемией, начала являть голубые вены, желтые треугольники залезли в комнату через входную дверь. Солнце вылизывало облупившийся лак пола и дошло до шершавых кирпичей камина. Через узкую полоску двери я увидел, что зимние вещи горой сложены на столе: как выяснилось, на «шапочной» полке поселилась крыса. Ее иногда видели и говорили о ней. Показывали руками размеры, густоту шерсти сравнивали с собственными шевелюрами. Как-то раз папа сказал: «Она цвета поздних сумерек». Обычно я лежал и слушал ее деятельное шелестение в прихожей через стенку. Мой брат Рома, который до этого преуспел в ловле крыс на унизительные приманки, в этот раз собирался поймать ее на хозяйственное мыло. А пока этого не произошло, бесполезная кошка лежала рядом со мной и ностальгически урчала, словно пародируя звук мятых сугробов. Недавно она разродилась пятью котятами аккурат в лыжный костюм моей тетки.

На экране ноутбука шел «Андрей Рублев» Тарковского, а за окном от сжигаемого сушняка витал пепел, который я принял за призраки будущих летних мошек.