Роман с невинностью - страница 16



Падал очень мягкий безвольный снег большими хлопьями. Я решил прогуляться, чтобы осознать свой поступок. В ту зиму улицы активно посыпали солью, и город местами напоминал соляные просторы Бонневилля. Я запомнил эту прогулку лучше, чем любой из дней, проведенных в университете.

* * *

После моего бегства домашние были в недоумении. Они решили, что я совсем пропащий человек – все-таки второй брошенный вуз. Старший брат предложил написать книжку «Мои университеты», как это сделал в свое время Горький. В бане произошел разговор с папой. Он отчаянно взывал к моей совести. Говорил, что они стареют и надеются на меня, что я должен получить образование, иначе буду ямы копать – и обреку родителей на безрадостное увядание. Что я мог сказать? Я заверил, что доучусь в этом университете. Иногда, особенно в бане, людям надо услышать то, что они хотят. И не нужно быть конченным эгоистом, который всегда говорит правду, – нужно проявлять великодушие.

Был только один человек, который не стал меня ни в чем упрекать. Бабушка решительно зашла в комнату с какой-то квадратной погремушкой в руке, села в большое кресло и выждала паузу. После этого начался наш диалог, полный вопросительных знаков.

– Ты уже решил, чем будешь заниматься?

Я вспомнил о новом приятеле из института кино и телевидения.

– Так, чтобы прямо подумать и решить?

– Ну тебе нравится хоть что-то делать?

– Делать видео?

– Уже лучше. Что для этого нужно?

– Видеокамера и монтажный компьютер?

– Вот. Держи. Сдашь в ломбард и купишь камеру и компьютер, а остальное… остальное как знаешь.

Она открыла шкатулку, там лежали золотые зубы.

– Бабушка, ты чего?

– А мне они на кой? Я уже давно на фарфор перешла. Так хоть маленький шанс будет, что ты ханыгой не станешь.

То, что в ее сознании был вероятен такой исход, меня несколько разозлило. Теперь отказываться и протестовать уже и не хотелось.

Я взял ее дар и на следующий день, под сумерки, рванул в Петербург.

Видит бог, я угадал со временем суток, ночь идет не только борделям, ресторанам и игорным заведениями: ломбарды в это время себя тоже прекрасно чувствуют. Я буквально ощутил кожей их органику. Места, намоленные мерзавцами, проходимцами и ребятами в нужде вроде меня. Первый находился на одной из Советских улиц. Туда, видимо, не постеснялись вложить денег. Просторные помещения, дубовая мебель и бархатная обивка, с десяток дубовых столов с дорогими компьютерами – и среди всего этого только я и молодая женщина с вытравленными белыми волосами. Откуда-то из соседней комнаты слышался звук каскадного фонтана, нарисованного моим воображением, – позже оказалось, что это заклинивший бачок унитаза.

Открыв мою коробочку и подавшись всем телом, чтобы взглянуть на содержимое, женщина взяла пинцетом несколько образцов. Пока она рассматривала зубы, я принюхивался к пространству, и запах почему-то напомнил мне о старой, запущенной библиотеке.

– Больше сорока тысяч за это мы не сможем дать. – Я кивнул и уточнил, до скольки они работают, чтобы больше никогда туда не вернуться.

Второй ломбард находился на первом этаже одного из старинных домов на улице Марата. Я подошел к вывеске, меня встретил полный мужчина с перевязанной левой рукой. Он хорошо поработал над своим образом, чтобы выглядеть максимально безобидно. Замученная белая рубашка, подтяжки и брюки, как у какого-нибудь конторщика из Чикаго времен Великой депрессии, старомодная оправа и игривый хохолок, который обычно выгуливают, когда идут за больничным, имитируя потливые ночи в бреду. Он, прихрамывая, провел меня через помещение, в котором потоково делали фотографии и оформляли страховки для шенгенских виз. После этого просторного офиса мы зашли в узкое, темное пространство. Мой проводник присел на кресло, источая благодушие, и почти сразу перед нами появился довольно гордого вида представитель Средней Азии в майке.