Роман с невинностью - страница 14

– Может, ты сам что-нибудь дельное напишешь, а потом начнешь рассуждать?

– Боже, я не знал, что ты так любишь эту книгу.

– Может, я вижу в ней то, чего другие не видят?

– Наверняка так и есть.

Эля вдруг настолько переменилась, что я заозирался, пытаясь найти спасение во внешнем мире.

Я заметил постер, на котором были изображены машины и каскадеры. Сверху стояла сегодняшняя дата.

– Я, наверное, пойду в школу.

– Хочешь сегодня вечером вот на это? – я поспешно показал на плакат.

Эля, очевидно, обдумывала, как вежливее отказать. Потом она принялась изучать афишу. Там, конечно, присутствовал взрыв, на фоне которого стояли, обнявшись, несколько мужчин, всем своим видом демонстрирующие бесстрашие перед смертельной опасностью. Над ними летела машина.

– Там будет очень много адреналина, – сказал я. Жалкий манипулятор.

– Не знаю.

– Обещаю, я не расскажу в твоей школе, что ты сюда ходила.

– Там и так будет полшколы.

– Значит, нет?

– Значит – да.

Вечером Эля была не в духе. Пока мы стояли в очереди на стадион, она сказала, что лучше бы не возвращалась в школу. Жаловалась на какого-то одноклассника, который над ней подтрунивает. Сказала, что он испортил ей день (слава богу, это был не я со своим Керуаком). Я же старался участливо слушать.

Бедные, несчастные каскадеры кувыркались на советских машинах, с помощью этих же машин выбивали друг из-под друга ходули, на которых стояли, периодически даже горели – и все для того, чтобы Элина обида на этот нелепый день немножко растаяла. И у них это получилось.

На прощание она зевнула в ладошку, и я пожал ее руку, забрав теплоту этого облачка.

В день моего отъезда встречаться она не захотела. Лишь весело сообщила по телефону, что у нее уже есть планы на встречу с друзьями, и пожелала счастливого пути. Радость в ее голосе меня смутила. Неужели все из-за этого битника?

Обдумать этот вопрос я решил в безлюдном баре, в котором играла живая музыка. Четыре гитариста искусно выдавали каверы – для меня одного. Я испытал неловкость, с которой и поехал на вокзал.

Моей соседкой по купе оказалась лишь одна женщина лет сорока. Она зашла с двумя крепкими парнями, которые, кряхтя, занесли большую картонную коробку. Они поставили ее под стол, что создавало некоторые неудобства. У коробки были скругленные от ударов края, которые напоминали морщинки на локтях.

Под вечер мы разговорились. Она сказала, что у нее есть четырнадцатилетний сын, который всю жизнь прожил в Петербурге. Но, несмотря на это, по традициям их народа, к шестнадцати годам он должен приехать в родную деревню и перерезать горло барану.

– «Мама, я не хочу резать барана», – смеясь, пародировала женщина своего сына. – Но куда ты денешься, надо! Иначе как ты станешь мужчиной? А вы барана не резали? – поинтересовалась она из вежливости.

– Да как-то не приходилось.

Женщина потеряла ко мне интерес и уставилась в окно.

Ночью ей нужно было выходить, и она пожаловалась, что ее не успевают встретить прямо с поезда. Попросила помочь с коробкой. Я попытался ее поднять, но женщина предостерегла: «Не надо, там баран».

Двигали коробку волоком, и та оставляла за собой кровавый след. К утру он подсох и превратился в серовато-розовый налет, протянувшийся через весь вагон.

Желание писать новые письма Эле отпало само собой. Мы не общались около полугода, но потом я нашел ее в социальной сети. Она была искренне рада тому, что я ей написал, и мы стали дозированно обмениваться новостями.