Роман с невинностью - страница 12

Теперь, если она не полюбит меня, решил я, значит она моей любви не стоит.

Из окна поезда я наблюдал метаморфозу пробуждения природы. Следил, как голый, грязный питерский апрель двигается к пышному анапскому. Менялся даже асфальт платформ, он становился мягче, делался доступным для обоняния. Полноценная поздняя весна явила себя в три часа ночи. Я вышел на платформу. Фонари освещали лишь часть деревьев, но даже этой зелени было достаточно для моего восторга. Затем подул ветер, и я услышал позабытый шум листьев, сообщавших о величине своих владельцев. Договорившись с помятым таксистом, я доехал до дома Эли, где также жили наши общие друзья, и оставил у них вещи. За разговором рассвело, и, прежде чем направиться к Эле, я решил еще немного насладиться предвкушением встречи.

Я прошел до моря под стрекот анапских цикад, потом повернул обратно, и где-то на выходе с набережной меня остановила фраза:

– Мне доложили, что ты приехал. Но почему ты сразу не пришел?

Эля была в нежно-голубых джинсах, розоватом худи и белых кроссовках. Я не нашел сразу, что ответить.

Я подошел и обнял ее. Благодаря тому, что Эля стояла на камне, она была всего лишь на голову ниже меня.

– Не поранилась?

– Ты про что?

– Мои ключицы остры.

– Я вообще обниматься не очень, – сказала она.

– А что ты любишь?

– Паркур.

– Любишь обниматься со зданиями?

– Больше, чем с людьми.

– Ну извини.

– Ничего.

Мы сидели на пыльном бордюре. Я вручил Эле подарок, тут же пытаясь считать ее реакцию. Она, будто заранее знала, что я привез, сказала теплое, но нейтральное «спасибо».

Потом мы дошли до моря, до дикого пляжа. Эля развернула зонт и скрылась под ним. Я хотел ее сфотографировать, но она пряталась от меня. Все превратилось в игру.

Затем я подсел к ней на очень колкий пористый камень и тут же понял, что, пока мы будем говорить, мне придется часто елозить задом. Но Эля внезапно сказала:

– Слушай, извини, мне нужно бежать. Спишемся!

Ее уход сильно меня обескуражил. Было ли это связано с ее внезапной потерей интереса ко мне? Или с какими-то другими, физиологическими делами? Может, у нее болела голова?

Я вспомнил Горького, который описывал свое первое свидание с возлюбленной. Под конец встречи он случайно уколол себя большой булавкой, которая держала штаны, и, истекая кровью, не сдвинулся с места – вместо того, чтобы проводить девушку. Может, и тут что-то такое? А может, от меня так сильно несло девственностью, что в моем обществе сложно было находиться?

Но, может, все еще проще и хуже: на своей территории она чувствует и ведет себя иначе. Не будешь же в гостях демонстрировать всех своих демонов. Тогда, на озере или у нас дома, ей сложно было внезапно убежать, а здесь у нее свой распорядок и все такое. Видимо, мне нужно менять тактику общения. Нужно задавать больше вопросов о ней (вопреки моей нарциссической природе), чтобы она наконец почувствовала мой интерес.

Следующие несколько дней я провел в одиночестве, путешествуя по окрестностям с тетрапаком розового вина в маленьком рюкзачке из-под кед. Эля была слишком занята своими школьно-дворовыми заботами, и я, испытывая некоторую обиду, посетил кипарисовую аллею на озере Сукко. Картинки из интернета обещали парадоксальное для местных широт зрелище: огромные деревья, стволы которых будто состоят из сплетенных змеиных тел, вырастают прямо из воды. У меня был план арендовать лодку, доплыть до деревьев и, улегшись в нее, как в фильме «Мертвец», болтаться между стволами, глядя в небо (я даже взял надувную подушку для путешествий). Но на деле оказалось, что озеро за весну так и не заполнилось водой, и по сухому потрескавшемуся дну его бродили пестрые стайки туристов. Слава богу, я был немного пьян и, с блаженной улыбкой выпивохи присев где-то в корнях одинокого кипариса, нашел убогое утоление своих ожиданий, прикоснувшись макушкой к его стволу. Я подумал об Эле, которая не слишком-то старается со мной увидеться, и вдруг почувствовал сильнейшее желание снова обнять ее.