Романс с голубоглазой Эстонией - страница 3
– Я ничего не поняла, – сказала растерянная Майму.
Один Тойво не находил себе места.
– Постойте, капитан! – рвался он к прерванной теме. – Но ведь Сталин действительно выиграл войну. Значит, коммунизм утвердился на международной арене?
– Говоря шахматным языком, – пожал я плечами, – та была не победа, а скорее «патовая» ситуация. Победить легче, чем удержать победу. Не так ли, Урхо?..
– В шахматах – да.
– Что значит «патовая» ситуация? – голубые глаза у Тойво полыхали огнем. – Фашизм был уничтожен. С этим никто не спорит. Но Эстония снова потеряла независимость, снова оказалась под русскими!.. Что вы на это скажите?
Как видно, ему очень хотелось усадить меня в калошу. Но я ничего не придумывал экспромтом, я говорил то, над чем давно ломал голову. Потому ответы мне давались легко.
– Что ж, и на это скажу!.. Пройдёт совсем немного лет, и Эстония снова будет свободной. Таков ход истории Урхо, едва ворочая языком, пролепетал:
– И кто же её освободит?.. Вы, русские?
– Зачем?! Вы – эстонцы!
– Ка-ак?! Вы же сами сказали – слон и моська!..
– Сказал. Слон и моська – разные виды животных. Они живут и развиваются отдельно… Это так просто!
– Ну-у, вы даёте, капитан! – финн потряс белобрысой головой. – Первый раз слышу такие вещи от русского офицера!
– Выходит, вы за эстонцев? – не унимаясь, со скептической улыбочкой на тонких губах, выпытывал Тойво. – Что-то мне не верится!..
– Я, в общем-то, за истину. А какая она – это уже задача мироздания!..
– Ах, оставьте! Тойво! – вмешалась в мужской спор Вийви. – Тебе уже всё объяснили! Что ещё нужно?!.. Идите сюда, Борис!
Она взяла меня за руку и увела в дальний угол, к окну, за которым туманом ходили фиолетовые сумерки разгарающейся белой ночи.
– Расскажите лучше о себе, Борис, – попросила она, усаживая меня напротив. – Вы давно живете в Эстонии?
– Не очень. Пятый год, как закончил военно-морское училище.
– И где вы учились?
– В Севастополе, потом – в Питере. То есть – в Ленинграде.
Тойво и Урхо продолжали полемику в своем углу, перейдя на эстонский, а Вийви продолжала расспрашивать меня:
– Где же вы родились?.. Где ваш дом?
– На Волге, в Саратове. Знаете такой город?
– Знаю. У вас там родители?
– Да, отец, мать, брат и сестра.
– А как вы попали в Прибалтику?
– По распределению. В военных училищах распределение не такое, как в институтах. Выбирать особенно не приходится: приказ командования – закон для подчиненных. Правда, отличники боевой и политической подготовки могут кое-что выбирать: я подал рапорт в Прибалтику. Его подписали.
– Почему именно в Прибалтику? – спросила она как-то ревниво.
– Никогда здесь не бывал, но много слышал. Для русского человека Прибалтика – почти заграница. И вообще, почему-то потянуло. Наверно, потому, что здесь так много красивых синеглазых девушек!.. – сказал я и засмеялся, видя её смущение. – Между прочим, я так и назвал эту страну, когда приехал сюда – Набережная Синих Глаз. Как в песне!..
– В песне? В какой?.. – она встрепенулась. – Может вы ещё и поёте?..
– Иногда, на слух…
– Да?!.. Тогда спойте что-нибудь!
Вийви захлопала в ладоши, привлекая внимание. Глаза у нее стали бархатные, как два больших озера под дождем.
– Принесите гитару! – крикнула она. – Тойво, Урхо! Перестаньте болтать чушь!
Гитара нашлась в соседнем номере.
Сначала я запел про тихий сад, в котором не слышны даже шорохи, про речку, сотканную из лунного серебра. Эту песню знали все, подпевали, кто по-русски, кто по-эстонски. У Вийви был приятный голос, акцент делал песню очаровательной. Я сделал попутное открытие: ничто на свете не сближает людей, как песня. Вот почему в Прибалтике исстари любят устраивать певческие и танцевальные празднества. Потом я сыграл кое-что из одесского фольклора, после – из Окуджавы, из Высоцкого. Больше всего девушек тронул Есенин: