Николай с Альбиной приехали поздно вечером, так что море по берегу которого проходила дорога в город, виделось им чёрной равниной с качавшейся и дробившейся на ней лунной дорожкой.
Их встретила Колина сестра, ухаживавшая во время его отпуска за больной матерью:
– Вы меня, конечно, не помните, – сказала она мягким голосом, – я Инна. Мы уехали из Сибири, когда мне не было и года.
– Я помню только коляску, в которой вас возили.
– Пойдём, я представлю тебя с маме, – сказал Николай.
Они поднялись на второй этаж и вошли в спальню с высоким окном, задёрнутым на ночь тяжёлыми коричневыми шторами с белыми цветами. Альбина Николаевна увидела в углу кровать, рядом с ней тумбочку, на противоположной стене висел небольшой телевизор. Возле кровати стояло кресло.
– Кто это? – приподнявшись на кровати, спросила полная седая женщина с желтоватым лицом, когда Инна включила свет.
– Мама, это моя жена, – сказал Николай.
– Какая жена? Ты что, сдурел?
– Тётя Нюра, Анна Ефимовна, вы меня не помните? Мы были соседями в Красновке. Я Аля Н…
– Не знаю я никакой Али! – рассердилась старушка и отвернулась к стене.
– Она не в духе от того, что мы её разбудили. – сказал Коля. – Спокойной ночи, мама. Пойдёмте!
– Спокойной ночи! – пожелала Альбина Николаевна, зная, что ответа не будет.
– Заждалась вас совсем! Я, пожалуй, поеду. Целую неделю дома не была, ничего не делано, а в понедельник на работу. Надо прибраться, – сказала Инна.
– Ночью что ли будешь прибираться?
– Коля!
– Пожрать, конечно, нечего?
– Я маме манную кашу сварила. Да вы сами что-нибудь из холодильника приготовьте.
– Не волнуйтесь, мы ели в аэропорту, – поспешила успокоить её Альбина Николаевна.
– Ладно, иди! – сказал Коля.
– Не сердитесь!
– Иди, иди!
Инна уехала.
– Алечка!
– Коленька! Сделать яичницу?
– Да ну её! Ты правда не хочешь есть?
– Правда…
– Ну пойдём… В спальню… В нашу спальню.
Вошли. Включили свет.
– Подожди секундочку! – Альбина Николаевна вынула из причёски заколки, нагнулась, и волосы её рухнули до пола – и столько их, что не зажмёшь в руке, только обнять как сноп колосьев обеими руками.
Николай восхищённо ахнул. Уснули далеко за полночь.
Её разбудил крик из соседней комнаты:
– Эй! Инка! Колька! Кто есть?
Коля спал, глубоко и ровно дыша. Она подождала. Старушкин зов повторился, так и не разбудив Николая. Альбина Николаевна поднялась, пошла на зов, включила ночник.
– Ты кто? – встретила её сидевшая в постели тётя Нюра, и лицо её сразу стало злым.
– Я Альбина. Вчера приехала с Колей.
– Чего тебе здесь надо?
– Ничего. А вы что хотели?
– Есть хочу. Вы же меня вчера не кормили. Я голодная.
Альбина Николаевна вспомнила, что Инна говорила о манной каше, разыскала её в холодильнике, подогрела в микроволновке.
– Что так долго? Только за смертью тебя посылать, корова!
Аля села в кресло рядом с кроватью и долго смотрела, как, подёргиваясь шевелился ввалившийся рот, и судорожно двигались слабые челюсти. В жёлтом лице не было ни одной чёрточки, которую она помнила по тем временам, когда, встречая эту женщину, идущую на работу, кричала ей: «Здравствуйте, тётя Нюра!» А она, молодая, с румяными, круглыми как грудь снегиря щеками, с улыбкой во всё лицо отвечала: «Здравствуй, милая! Здравствуй, красавица!»
«Через двадцать лет и я буду такой, а может и раньше», – подумалось ей невольно.
Съев две ложки, старушка недовольно сказала:
– Противная каша! Готовить не умеешь! Скажу Коле, чтобы выгнал тебя! Горшок-то мой куда забесила?! Да постой! Вынесешь… А то будет здесь вонять!
