Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот - страница 8

После того как ее завили и нарядили, за кисти взялся художник Дюкро, присланный Людовиком XV в Вену специально, чтобы написать ее портрет.

Отныне госпожа Антуан трижды в неделю устраивала у себя карточную игру. Все зевали от скуки, но, поскольку следовали французской моде, присутствующие, за исключением нескольких самых знатных аристократов, не могли садиться, и все возвращались по домам с больными ногами.

Наконец 7 июня 1769 года императрица получила от Людовика XV письмо, которое ждала уже несколько месяцев:

«Мадам сестра моя. Я не могу больше откладывать выражение вашему величеству удовлетворения, испытываемого мною от намечающегося в ближайшее время брачного союза между эрцгерцогиней Антуанеттой и дофином, моим внуком. Я слишком нежно привязан к вашему величеству, чтобы не льстить себе надеждой о радости, которую она испытает от того, что я в этом смысле опережаю подобающее предложение…»

Испытала ли она радость? Неужели он мог в этом сомневаться? Да она едва сдерживалась, чтобы не расцеловать бумагу, которую держала в дрожащих пальцах и которая была результатом ее пятнадцатилетних усилий!

От радости Мария-Терезия, которая с некоторых пор увеличила количество празднеств и развлечений в честь своей дочери, решила с шумом отметить День святого Антония. 12 июня она организовала в замке Лаксенбург прием с охотой на цапель и угощением для народа. Когда же стемнело, был устроен фейерверк, где главной фигурой был дельфин[2], из ноздрей которого вырывались языки пламени.

– Что вы на это скажете, господин аббат? – спросил Кауниц стоявшего рядом с ним на террасе господина де Вермона. – Он очень горяч. Разве это не прекрасный символ для брака?

– Ваши слова да богу в уши, монсеньор! – ответил аббат, улыбаясь, и аккуратно перекрестился из предосторожности.

Карнавал 1770 года наполнил Вену празднествами и пирушками. На улицах гремела музыка, шумели маскарады. Простой народ и дворянство, чувствуя укрепление империи, демонстрировали радость. Союз с Францией позволял надеяться на продолжительный период жизни в мире и процветании.

Мария-Терезия устроила бал во дворце Каммерфест. Было семь часов вечера. Эрцгерцоги и эрцгерцогини открыли бал менуэтом. Придворные кавалеры танцевали с принцессами, а эрцгерцоги с назначенными императрицей дамами, список которых держал возле нее Пихлер.

Она сидела в конце зала на стуле, который был обтянут черным со времени смерти императора. Вокруг нее на почтительном расстоянии расположились на табуретах люди, которые не танцевали.

Привратник ввел нового гостя. Мария-Терезия подняла голову и узнала аббата де Вермона. Она жестом подозвала его.

Священник подошел. Его тяжеловатая походка выдавала простонародное происхождение. Он носил черные шелковые чулки и башмаки с пряжками, а под мышкой зажал шляпу. Его завитый парик венчала блестящая скуфейка. Черный камзол был застегнут на все пуговицы.

– Мне очень приятно видеть вас, господин де Вермон, – сказала Мария-Терезия. – Подойдите, возьмите табурет, присаживайтесь, и побеседуем немного, пока молодежь резвится.

Аббат с проявлениями величайшего почтения сел.

– Итак, мой дорогой наставник, – продолжала императрица, – что вы скажете о вашей ученице?

Священник прокашлялся, чтобы прочистить голос.

– Ее высочество, – сказал он, – обладает очаровательной внешностью, ее веселость и ум, ее характер и сердце прекрасны. Ей недостает лишь легкости выражения, чтобы продемонстрировать замечательные таланты, которые она унаследовала от своей августейшей матери…