Наряду с «фантасмагорическим модерном» (Вальтер Беньямин) аналитики-россиеведы легитимируют свой фокус оптики политологическим фундаментализмом, тоталитаризируя концептуальные основания исследования России одной специфической доктриной (в концентрированном виде ее выразил американский сенатор Д. Маккейн: «Россия – это автозаправка, маскирующаяся под страну. Это клептократия, это коррупция. Это нация, которая основывает свою экономику исключительно на нефти и газе»).
Более рафинированные и не столь русофобски-ангажированные эксперты, к числу которых относится Майкл Макфол, полагают, что одновременность внедрения демократии, экономической депрессии и ощущения имперской потери сгенерировали «контрреволюционную реакцию», тоску по старому порядку, недовольство итогами «холодной войны». Суть рассматриваемой посткрымской ситуации и поведения России бывший посол определяет так: «Мы не искали эту конфронтацию. Новая эпоха подкралась к нам исподволь, потому что мы не добились решительной победы в “холодной войне”. Россия не интегрировалась в западную модель мироустройства» [McFaul 2014]. Это – «в реальности».
«На самом деле» Запад не уловил (не смог, не сумел, не захотел, не успел) мегатренды изменения самой реальности, ее социально-политической физики и химии, смену социального кода поведения. Посткрымский сюжет – это точка, в которой государство Российское лишь «зафиксировало вес» на определенном этапе постсоветской трансформации, который П. Штомпка характеризовал как преодоление «посттравматического синдрома».
На наш взгляд, нет особой необходимости в поиске экзистенциального смысла в крымском конфликте, более перспективен его анализ в структурах и практиках повседневности, где сложилась ситуация, когда корректирующие действия врача после травмы совпали с желанием самого больного.
Созданный новый мир России и Запада отнюдь не идеален. Разногласия имеются, они серьезны и требуют принятия сложных системных решений.
Какие конфликтные модели мы видим сегодня?
1. Стороны вступают во взаимодействие, которое ведет к нанесению серьезного вреда каждой из них, пока одна из них не выйдет из игры. В теории игр примером является ситуация, когда два автомобиля идут навстречу друг другу, и тот, который первым сворачивает в сторону, считается «слабаком». Надо создать напряжение, которое бы привело к устранению игрока. Стороны не могут ничего выиграть, и только гордость заставляет их сохранять противостояние до финальной точки. И если никто не уступает, то столкновение и фатальная развязка неизбежны. При этом, как правило, ограничителями, красными флажками трагического исхода являются как убежденность одного субъекта конфликта в своем здравомыслии («я никогда не доведу дело до взрыва»), так и уверенность другого субъекта в знании своим противником его готовности к любым решительным действиям («он остановится, потому что знает: я-то пойду до конца»).
2. Стороны конфликта могут или демонстрировать свою силу, запугивая противника (стратегия «голубя»), или физически атаковать противника (стратегия «ястреба»). Если обе стороны выбирают стратегию «ястреба», то они сражаются, наносят друг другу увечья. Если же одна сторона выбирает стратегию «ястреба», а вторая – «голубя», то первый побеждает второго. В случае если обе стороны выбирают стратегию «голубя», то стороны приходят к компромиссу, получая выигрыш, который оказывается меньше, чем выигрыш «ястреба», побеждающего «голубя».
