Россия и современный мир №4 / 2017 - страница 40

Во Франции начались лихорадочные военные приготовления. Были опубликованы королевские ордонансы, согласно которым все бессрочные отпускники призывались в действующую армию; численный состав армии значительно увеличивался. Было предписано сформировать 12 новых пехотных полков, десять стрелковых батальонов и шесть кавалерийских полков. Численность флотских экипажей была увеличена на 10 тыс. человек. На верфях в большом количестве строились новые корабли (пять линейных кораблей, 13 фрегатов и девять паровых судов). Был составлен комитет для разработки плана возведения укреплений вокруг Парижа, заседания которого происходили ежедневно. Как отмечал журнал «Русский вестник», не только во Франции, но и по всей Европе «господствовало убеждение, что стоило только французскому правительству открыть клапан, и революционный ураган распространился бы по Европе…» [6, с. 70].

Во французском общественном мнении было сильно убеждение, что именно тогда у Франции появилась реальная, может быть, единственная возможность попытаться трансформировать Венскую систему и не допустить превращения Франции во второстепенную державу. По словам Ф.Р. де Шатобриана, именно тогда глава правительства А. Тьер «держал в руках судьбы мира». Он упрекал главу кабинета в том, что ему «недостало решимости». Шатобриан писал: «Отдай он приказ напасть на английский флот, и при нашем тогдашнем численном превосходстве на Средиземном море победа была бы за нами; турецкий и египетский флоты, стоявшие в Александрийском порту, пришли бы нам на помощь; поражение Англии воодушевило бы Францию. Можно было сразу ввести стопятидесятитысячную армию в Баварию, можно было захватить какой-нибудь итальянский городок, не ожидающий нападения. Лицо всего мира изменилось бы» [7, c. 559–560]. Тьер, по его словам, «не решился пойти ва-банк; оценив свои силы, он их счел недостаточными, а ведь именно оттого, что ему нечего было терять, он мог все поставить на карту. Мы очутились под пятой у Европы: такого случая воспрянуть нам больше не представится» [7, c. 560].

Может быть, наиболее ярко национальное чувство проявится в ходе сопутствовавшего Восточному Рейнского кризиса – резкого обострения франко-немецких отношений.

На Венском конгрессе державы-победительницы не пошли на применение принципа легитимизма по отношению к германским землям. По сути, был сохранен порядок вещей, созданный Наполеоном I под новым названием – Германский союз, находившийся под контролем Австрии и Пруссии. Французские либералы осудили эти решения, восстанавливавшие на Рейне систему, существовавшую к 1792 г., и оценивали решения Венского конгресса как угрожающие национальной безопасности Франции в будущем. По их мнению, главная задача французской внешней политики заключалась в возвращении Франции левого берега Рейна в качестве ее естественной границы и лучшей гарантии национальной безопасности страны. Как следствие, все усилия французской дипломатии должны были быть направлены на проведение и поддержку политических действий и движений, способных привести к упразднению системы, установленной Венским конгрессом. В этом отношении все группы французской оппозиции – от умеренных либералов до радикальных республиканцев и карбонариев – в годы Реставрации проявили единодушие.

В годы Восточного кризиса и изоляции Франции на международной арене в стране развернулось широкое движение за возвращение Франции левого берега Рейна, поддерживаемое даже окружением Луи-Филиппа. Левая газета «La Réforme» привела на своих страницах высказывание сына Луи-Филиппа, герцога Орлеанского, который на тот момент будто бы заявил: «Я лучше умру на берегах Рейна, чем в сточной канаве в Париже» [15]. Правда, ровно год спустя, вследствие трагического инцидента, он погиб буквально в парижской канаве…