Ростки под гнётом - страница 7

Когда в зале появился Эгрон, стены главного Замка заполнила тишина. Елена стояла рядом с Торвином, тем самым замыкая число господ, находившихся возле трона Меридиана и ожидавших владыку. Она чувствовала на себе пристальные взгляды гостей. Казалось, даже слышала перешептывание в зале. Ведь где это видано, чтобы среди помещиков находилась женщина, когда нет на то весомой причины?

Ее мать, Княгиня Рейна, появилась в Столице самолично только после смерти князя Джиора. Тогда царствовал отец Эгрона, Ланн, и он запретил любые споры и высказывания касаемо его волеизъявителей в частях Меридиана. Остальным помещикам оставалось только перешептываться в своих покоях, да посылать друг другу воронов с письмами, полными претензий и грязных сплетен.

Однажды, подобные действа привели к восстаниям – градус недовольства рос, несмотря на запреты Царя. Все происходило в тишине и тени, скрываясь ото всех и от того проявилось довольно внезапно, словно случился прорыв. И ближние части к Западному Замку – Северные и Южные – объявили гражданскую войну, пытаясь свергнуть и убить пришедшую к власти на Западе княгиню Рейну. Елена была еще совсем ребенком, и все же помнила те события. Она видела из высокой башни, как боролась её мать, как блестели золотом её косы, покуда меч княгини рассекал воздух и покрывался кровью. С безвременной кончиной ее матери, запрет на обсуждение подкрепили законами. Сплетни и любого рода разговоры, осквернявшие помещиков, или же призывы к атакам на соседние земли карались ничуть не мягче, чем убийства. Любое неповиновение каралось смертной казнью. Но цари на то и цари, чтобы менять законы с приходом к власти.

Елена помнила царя Ланна столь отчетливо, словно их первая и единственная встреча была днем раньше. Высокий, плотный мужчина, чья широкая спина и массивные плечи внушали уверенность и силу, стоял перед нею, словно олицетворение самой королевской власти. Его светлые волосы, ниспадавшие волнами, казались частью золотой короны, которая будто бы сливалась с его прядями, делая её неотделимой от сущности самодержца. Голубые глаза царя были ясными и глубокими. В них светились мудрость и доброта, как у человека, что нес тяжесть власти, но не утратил человечности. Его улыбка, мягкая и искренняя, лежала на губах, словно он никогда не позволял суровости затмить тепло, которым он щедро одаривал окружающих.

Когда юная княжна Елена, тогда всего тринадцати лет от роду, склонилась перед ним и прикоснулась губами к его царскому перстню, Ланн сразу же протянул свою большую, тёплую руку и легко поднял её на ноги. В его движениях не было высокомерия – напротив, он поднял её так, будто считал равной, достойной внимания и уважения.

– Ох, как бы я хотел, чтобы у меня была дочь, – прогремел в стенах светлого, залитого теплым полуденным солнцем тронного зала его хриплый, но ласковый голос. – Такая же красивая и умная, как ты, дитя. Она была бы прекрасной царицей.

Его слова запали в душу Елены, тогда ещё девочки, испуганной блеском и величием двора. Она помнила, как его светлые глаза, окутанные добродушной задумчивостью, изучали её. Ланн казался ей исполином, защитником, который мог вместить весь мир в свои объятия.

Рядом с царём стоял его сын, тогда ещё подросток. Долговязый, нескладный, он выглядел скорее тенью своего великого отца, чем наследником его трона. Золотой кафтан блестел на нём, но не скрывал резких, угловатых черт. Эгрон держал руки за спиной, с холодным, почти брезгливым выражением на лице, глядя на княгиню и её дочь, приехавших из Запада. Взгляд его больших серых глаз был наполнен высокомерием и скрытой ненавистью. Когда его отец произнёс тёплые слова о Елене, мальчишка стиснул зубы так, что это было видно. Гримаса злости исказила его лицо, сделав почти уродливым. Это выражение говорило о желании избавиться от той доброты, которая, как он считал, делала отца слабым.