— Чьи это дети? — тихо спросила Роза, сразу отметив и худобу, и бледные лица, и настороженные взгляды. Манни фыркнула:
— Я так и знала! Вы теперь нам совсем бесполезны, сестрица. Всё забыли: семью, брата, сестёр… Как есть, как пить, как ходить…
— Я не забыла, как ходить, — возразила Роза. — Ведь я долго была… больна.
— Да мы уж не надеялись, думали — помрёте. А это младшие наши. Лавр, Камелия! Подойдите, поцелуйте руку сестре!
Роза уловила неприязненные нотки в голосе Манни и нахмурилась. Что бы это значило? Девчонка не любит младших? Надо скорее узнать все подробности, но расспрашивать прямо нехорошо. Роза словно со стороны наблюдала, как дети слезли на пол, поправляя сползающие грубые чулки, и по очереди подошли к ней, взяли кисть и неловко приложились к ней губами. Девочка шмыгнула носом, втягивая в себя текущие сопли, а мальчик хромал. Отлично. Здесь точно придётся всех лечить… А антибиотики наверняка ещё не изобрели… Ну ничего, ничего, зря, что ли, всю жизнь интересовалась травками? Пенициллин выделить трудно, но попробуем иммунитет укрепить…
Ох, не было печали — черти накачали!
— Почему они здесь сидят одни? — спросила Роза, протянув руку, чтобы заправить прядку волос, которая у девочки падала на лицо и постоянно рисковала влепиться в сопли. Камелия резко отпрянула, зыркнув огромными голубыми глазищами. Она не походила ни на брата, ни на сестру — крепенькая, маленькая, с широким личиком и слегка топорными чертами. В ней не было изящества Манни, ни хрупкости Лавра. И она боялась.
— Не бойся меня, малышка, я тебе ничего плохого не сделаю, — Роза с улыбкой присела на корточки, опершись на стену. Личико девочки оказалось прямо перед глазами, и Роза осознала всю степень запущенности случая. Дикарка, а не ребёнок. Младшая просто сжалась, даже уменьшившись в размерах, напряглась, как котёнок, никогда не знавший ласки, готовый припустить в укрытие при первом движении.
— Пойдёмте, сестра, — Манни нетерпеливо дёрнула Розу за накидку, заставляя встать.
— Иду. Дети, давайте за мной, незачем вам сидеть тут.
Роза поманила младших рукой, они переглянулись, и мальчик ответил сипло:
— Я хочу есть, сестра. И Ками тоже.
— Конечно, я вас накормлю, — Роза ощутила, как жар бросился в лицо — покраснела. От жалости, от гнева? Никто не занимается этими детьми, что ли? Все вьются вокруг больной Розиты? Господи, разве так можно? Злость родилась где-то в районе груди, вскипела, запенила голову, и Роза рявкнула, как на нерадивую медсестру:
— Магнолия, блин! Срочно накорми их!
— О, сестрица! Вы окончательно очнулись, и мы окончательно поняли, что вы сошли с ума, — язвительно заметила Манни. — А кто говорил, что у нас мало запасов? Что надо беречь еду для тех, кто полезен в замке?
Так, Розита сволочь. Но теперь надо как-то исправлять ситуацию. Нет, детей она угробить не даст. Однако надо срочно узнать, на какие ресурсы можно рассчитывать. Роза сдвинула брови, надеясь, что получилось так же грозно, как и раньше, и ответила сестре:
— Не пререкайся! И пошли на кухню. Дети, следуйте за мной.
Она двинулась на выход и уже на лестнице сообразила, что не знает, где тут кухня. Но отступать нельзя, позади — вся гордость русской женщины! Роза подбоченилась, несмотря на свой балахон, и решительно взялась за перила.
Тело подчинялось ей уже практически полностью. Она даже не покачнулась, а ноги сами искали ступеньки и находили их. Ощущение, не оставлявшее Розу с того момента, как она встала с кровати, — управлять деревянной куклой, дёргая за ниточки — растворилось в небытие. Теперь хозяйкой тела была она, Роза Дмитриевна Егорычева, прожившая на свете восемьдесят два года, маявшаяся давлением и тахикардией, камнями в желчном, одышкой, сосудами и варикозом. Тело не маялось ничем. Абсолютно никакой боли. Только желудок ещё поджимало от голода, и голова легонечко кружилась. Но это нормально, это пройдёт. Зато к ней вернулось зрение, а мышцы приятно пружинили при каждом движении.
