На третий день Алексея схоронили. Отпевали его в Преображенском храме при огромном стечении народа. Брандмейстер Бодров и бойцы, прошедшие с Мартыновым огонь и воду, держали свечи, будто зажжённые священником не от алтаря, а от того самого последнего пожара. Такая же свеча горела в руке у Николая, стоявшего возле почерневшей от горя матери и сестры Марии.
– …Упокой душу раба Твоего Алексея, – привычным своим басом неторопливо отпевал усопшего отец Иоанн. – Прости прегрешения ему вольныя и невольныя…
Много раз – Николай это знал точно – приходил Мартынов – старший к отцу Иоанну за благословением, много раз через него благодарил бога за то, что вновь остался в огне живым. Душа Алексея и сейчас была рядом с духовником и ждала, когда отпустят ей все грехи. И, в конце концов, она сможет полететь высоко-высоко над всем Оренбургом, чуть коснувшись пожарной каланчи лёгким облачком, неслышно ударив на прощание в караульный колокол.
В эту ночь Николаю Мартынову приснился сон. Будто отец вошёл в дом, как всегда пахнув пожаром. Он был бледный, с окровавленным ртом. Отец шёл по комнате, с трудом передвигая ноги.
– Не ходи туда, – каким-то страшным голосом сказал мёртвый отец. – Там смерть стоит, я её видел. Вишь, как сломало меня.
И покойник вдруг страшно согнулся напополам в другую сторону. Николай похолодел и захотел, было, проснуться, но тело налилось свинцом и не слушалось. Отец, всё также согнувшись в спине, подходил всё ближе. Голова его висела сзади между ног.
– Где же каска моя, куда мамка подевала? – начал вертеть головой погибший Мартынов, ища пропажу пустыми глазницами. – Темно, не вижу ничего.
Николай резко сел в постели и начал читать «Отче наш». Раз, два, три раза… Страх отпустил его. В доме всё было тихо. Горевшая в горнице свеча отбрасывала тени на стену. Он встал, подошёл к своему столу и зажёг в подсвечнике ещё одну свечу. На чистом листе бумаги, не тронутым с того дня, когда погиб отец, откуда-то появился странный росчерк пера. Николай поднёс свечу ближе к бумаге. Знак был ему непонятен. Он взял лежавшее рядом перо и увидел, что кто-то словно недавно обмакнул его в чернильницу. Мартынову вдруг почудился странный шум из отцовской комнаты. Держа перед собой свечу и крестясь, он встал и шагнул туда. Всё здесь осталось, как было при хозяине. На стене висела шпага, на полках стояли и лежали любимые книги, а на комоде тускло поблёскивала та самая каска, которую искал заходивший этой ночью отец. Взгляд сына остановился на ней, и он взял её в руки. Старая, с отметинами пожаров каска, казалось, светилась изнутри. Вся в царапинах и небольших вмятинах, она почему-то была тёплой. Николай пригляделся внимательней и вдруг увидел сбоку на ней такой же самый знак, что появился загадочным образом на его бумаге! Он быстрым шагом вернулся к столу: лист был чистым. Николай перекрестился ещё раз…
***
Спустя сорок дней после пожара в Новой Слободке, в своём кабинете брандмейстер Бодров о чём-то оживлённо говорил с помощником местного полицмейстера Исаевым. Обсуждали недавний случай, произошедший при пожаре в Форштадте, где мародёры, воспользовавшись темнотой, успели унести из горящей избы казачьего сотника Попова икону в золочёном окладе и его наградной пистолет в футляре. Полицейские же, прибыв утром для следствия, когда сотник хватился пропажи, недолго думая, обвинили во всём самих пожарных.
