– А у нас на Ляле руда больше колчеданная, а не с синью, – как-то сказал Коптяков.
– Бывает, – согласился Дробинин. – Здесь колчедана нет, здесь медная матка – песочная, а то и вовсе глина. А у вас, за хребтом, матка – твердый камень. Потому и руда у вас жилами залегает, а здесь гнездами.
Помолчав, Дробинин спросил:
– А по травам искать умеешь? Ну-ка, покажи цветок, который медной руды не любит!
Лялинский на ходу сорвал, должно быть наугад, стебель белого клевера.
– Неверно. Белая кашка растет на руде, а вот красной никогда не увидишь. И еще вот эта.
Дробинин показал на ромашку с белыми лепестками и золотисто-желтой серединой:
– Не любит ромашка руды. Медная руда – она ядовитая. На богатых местах и совсем ничего не вырастает. Это тоже помни. Если трава пожухлая и кустов никаких нет, значит, медь неглубоко, тут ищи на камнях лазоревых знаков.
После этого разговора Егор и на цветы стал смотреть по-иному: может, багульник на этой поляне зря разросся, а может, он что-нибудь да означает.
Дробинин привел своих товарищей к песчаному бугру в глухом сосновом лесу.
– Чудская копь, – коротко объяснил он. – Давайте бить шурф, работнички.
Кто на Урале не слыхал сказок о чуди белоглазой? Жили будто бы в незапамятные времена по здешним горам чудины – народ мелкий ростом и своеобычный. Был будто на всех чудинов один топорик, да и тот каменный. Как понадобится чудину топор, выходит он на вершину своей горы и кричит на весь Урал, а ему с другой горы этот топорик и кидают. Когда стали приходить на Урал другие народы, чуди это не понравилось. Забралась она в самые темные леса, построила под землей бревенчатые жилища, там и скрывалась. А когда и в леса пришли чужие люди, чудь подрубила столбы своих подземных домов и сама себя погребла. Егор слыхал и о чудских копях – заброшенных рудниках, мечте всех рудоискателей. Эти копи были всегда на самых богатых медью местах, и руда в них бывала чуть тронута. Вот, к примеру, Гумешки – знаменитые копи недалеко от Екатеринбургской крепости, – они найдены по следам чудских рудокопов. Это всем известно. Но видеть своими глазами чудскую копь не приходилось еще ни Егору, ни Власу Коптякову.
Коптяков оживился необыкновенно, глазки его так и забегали. Он суетливо осмотрел склоны бугра, забрался и на вершину, а спустившись, сказал:
– Кто-то поработал уж, видать. В трех местах копано.
– В трех? – переспросил Дробинин. – Моя работа.
Целый день копали глубокий шурф. Песчаная порода была твердая, слежавшаяся, может быть, за тысячу лет. На глубине в рост человека Егор вывернул кайлом какие-то серо-зеленые ноздреватые кусочки.
– Дядя Андрей! Это что?
Дробинин определил с одного взгляда.
– Сок, – сказал он. – Тут его много.
– Сок? – удивился и не поверил Егор. – Как сок? Он же только в заводах на плавильных печах бывает, а мы дикое место копаем!
Сок или шлак – расплавленные примеси, которые получаются при плавке руд. Шлак выпускают из печи отдельно от металла, и он застывает в пенистый стекловатый камень.
– Значит, не вовсе дикое, – усмехнулся Дробинин. – Значит, у чуди плавильные печи здесь стояли.
– В старое время?
– Да уж, шибко давно. А как иначе? Для чего им руда была нужна, как не для плавки?
Вскоре встретилась еще находка: окаменелые бревна – лестница или крепь чудских рудокопов. Бревна были насквозь пронизаны медной синью.
– Ну и глаз у Андрея! – с восхищением сказал Егору Влас. – Как он прямо на ихнюю шахту угадал. Земля будто вся одинаковая, а он: «Здесь копай!» Вот искатель!
