Внизу теперь работал Дробинин, а его ученики, стоя наверху, вытягивали мешок с отбитой породой. В ожидании следующего мешка они разбирали куски породы, искали среди них руду. И руда попадалась часто, притом наилучшего качества, как уверял лялинский рудоискатель. А один мешок оказался сплошь полон гроздьями темно-зеленого малахита.
– Ай, руда!.. Ну, руда! – ахал Коптяков и рассовывал по карманам отборные кусочки. – Добрая руда! Вот бы мне такую на Ляле сыскать!
Из шурфа послышался голос Дробинина: «Подымай!»
На этот раз он сам поднимался наверх, держась за веревку руками и упираясь ногами в стенки шурфа.
– Пласт открылся, – сообщил Дробинин. – Лезь, Влас, погляди, как добрые пласты лежат. А ты, Егорша, собирай веток посуше: обедать пора.
У костра, после горячей тюри из сухарей с луком, Коптяков, не перестававший расхваливать рудную залежь, вдруг сказал, хихикая по своему обыкновению:
– Простой ты человек, Андрей Трифоныч!
– Вот на! – добродушно удивился Дробинин. – Пошто так?
– Ну, по-иному сказать, доверчивый. Такое богатейшее место, в казну не заявленное, показываешь другим – мне вот да Егору. Конечно, от нас вреда тебе быть не может. А нарвешься так-то на человека, который только о своей выгоде думает… Соблазн-то велик: награда…
– Знаю, кому говорю, – строго оборвал его речь Дробинин. – Приказчику Кошкину, небось, не скажу. На это место зарок положен.
– Кем положен? – враз спросили Коптяков и Егор.
– Народом. Думаешь, я один про эту чудскую копь знаю? Видать ее мало кто видал, а по слуху сотни людей знают. Давно знают – и молчат. Зарок такой: чтоб ни казне, ни заводчикам копь не открывать. А почему? Ближние деревни еще к заводам не приписаны и от заводских повинностей свободны. Если копь откроется, здесь непременно завод поставят, тогда ближних крестьян первыми к нему на работу припишут. Чуете? Вот и сговорено в народе: молчать.
– Андрей Трифоныч, – сказал Коптяков. – А ведь может хуже получиться. Свободных-то от заводских работ деревень мало осталось. К нашему Лялинскому заводу приписано восемнадцать деревень, иные за полтораста и более верст. Мужики за каторгу считают ходить отрабатывать такую даль. А ну как и до здешних дойдет черед, да и припишут их к какому-нибудь дальному-дальному заводу. Ведь взвоют тогда мужички, Андрей Трифоныч?
– Про что я и говорю. Коли уж неизбывно придется идти на заводскую работу да еще куда-нибудь далеко, тогда с общего совета зарок с копи снимется. Коли работать, мол, так есть место и ближе и богаче. Тогда чудская копь выйдет народной спасительницей. Понял?
– Понял, понял. Как не понять?.. А кто тогда заявку сделает? От чьего, то есть, имени?
– Не знаю. Рано о том думать.
– Как же всё-таки не подумать? Ведь награда кому-то одному достанется.
– Что это ты всё: «награда» да «награда»? Ты, Влас, вот что накрепко запомни: кто за награждением безо времени погонится и выдаст нашу чудскую копь казне, или Демидову, или их прислужникам, тому от народа положена казнь. Такой зарок… Ну, работнички, отдохнули? Берите лопаты, будем шурф заваливать.
– Как заваливать? – вскричал Егор. – Зачем же тогда копали?
– Надо было. В одиночку я этот шурф неделю бы бил, а втроем, вишь, за день справились. До ночи еще и завалить успеем.
– Погоди, дядя Андрей, – взмолился Егор. – Я и не поглядел пласта. Дай спущусь сначала.
– Лезь, коли охота. Только поживей.
