Писарь тепло и приветливо смотрит на меня сияющими бирюзовым глазами, протягивает руку к кувшину и наливает для меня сакэ.
– Выпейте.
Я механически наливаю сакэ в его чашку – он с лёгким поклоном принимает её, подносит к губам, вдыхает аромат, делает глоток и улыбается. Медленно беру свою чашку и пробую. Подогретое сакэ. Вкусно, но ничего особенного не происходит. Писарь делает ещё один глоток и явно наслаждается происходящим. Тепло от сакэ быстро распространяется по телу, и я вспоминаю.
– Прошу прощения: я был неучтив, – он смеётся, тянется к кувшину, и я подставляю чашку.
– Момидзи8 66-го года. Горы окрасились золотыми и алыми пятнами, я был молод и полон уверенности, что в моей жизни всё складывается правильно. С тех пор я пью это сакэ со всеми, кто выходит отсюда.
– Почтительно принимаю угощение, – только и могу ответить я. Делаю ещё глоток, и вдруг у меня появляется ощущение, что меня кто-то зовёт – с той стороны, со стороны света.
Там кто-то стоит. Я вглядываюсь в светящийся силуэт, но не могу разглядеть, кто это.
Писарь вновь готов наполнить мою чашку, и его взгляд проникает вглубь меня.
– Пейте. Это хорошее сакэ.
Я делаю глоток, а он откидывается к стене и прикрывает глаза.
Меня вновь зовут. Я смотрю и узнаю силуэт. Это моё нынешнее тело. Я перевожу взгляд на сакэ и допиваю его одним глотком. Когда вновь смотрю на своё тело, оно кажется плотным и настоящим. Однако приглядевшись, вижу в середине груди дыру размером с кулак, формой – с птицу.
Ставлю чашку на столик, в последний раз оглядываю зал, где провёл столько времени, мысленно желаю удачи и скорейшего возвращения всем его обитателям, обитателям других трёх залов, которые чувствую неподалёку, а также их привратникам. Сжимаю в руке свистульку и смотрю в глаза Писаря.
– Я готов. Передай и ему спасибо.
Писарь кивает и улыбается. Бирюзовый свет выливается из его глаз и заполняет всё вокруг. Я перестаю чувствовать тело. Голова сильно кружится, и я закрываю глаза.
Когда я открываю глаза, внутри меня переливы ветра и тысяча песен о дружбе. Впереди – моё гнездо, которое так давно пустовало. Оно тоскует и зовёт меня.
Я доверяюсь этому зову, отталкиваюсь и лечу.
***
«Момидзи 66-го, говоришь? – пока я сижу в задумчивости, смакуя послевкусие этой встречи, он вынимает из моей руки чашку, пробует содержимое, одобрительно кивает и садится напротив, где только что сидел Оокубо Тосимити. – Неплохо. Ещё!»
Он подставляет чашку, и притом, что мне было бы достаточно намерения, чтобы наполнить её, мне приятно воспользоваться кувшином и подлить своему другу сакэ. Он перехватывает у меня кувшин, ставит свою чашку на столик, достаёт из воздуха ещё одну, наполняет её и протягивает мне.
«Я предлагаю за дружбу».
Киваю и пригубливаю сакэ. Восхитительно.
«Представляешь, я в этом женском теле совершенно не переношу подогретое сакэ. Комнатной температуры ещё куда ни шло, а лучше всего охлаждённое. А ведь так любил! Кстати, тебе привет и почтение от Оокубо-сана».
Мой друг кивает и смотрит вглубь зала.
«Как ты думаешь, долго ещё?»
Я оглядываю спящих.
«Большинство уйдёт в ближайшее время, если, конечно, я всё правильно сделаю, а с остальными придётся разбираться отдельно. Хотя лучше бы в течение этой жизни всех отпустить, потому что больно хлопотно протаскивать память о том, что я это делаю. Я даже не знаю, смогу ли я сделать это ещё раз: в этот раз память держалась на боли от твоей смерти, но сейчас мы восстановили связь, и боли больше нет».
