Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых - страница 24

Я не в обиде на родителей, мне нравится моё имя-отчество: Леонид Ильич. Уверен, один из Михалковых симпатизировал Хрущёву по тем же причинам, что я – Брежневу, а Брежневу я всегда симпатизировал. Леонид Ильич это вам не какой-нибудь Николай Викторович или Алексей Николаевич. Чем дольше правил Леонид Ильич, тем эффектнее я входил в кабинеты. В советские времена это било наповал.

– А, привет! Заходи! – и большой заводской начальник оборачивается на портрет моего тёзки, который висит у него за спиной, потом по-свойски подмигивает мне, молодому инженеру, кивком приглашает к столу и говорит: – Ну, что там у тебя?

Поминать имя Леонида Ильича всуе было дерзко, но прикольно. Иногда меня называли даже Владимиром Ильичом. Тогда я скромно улыбался: «Ну что вы, что вы! Вы меня повысили, я всего лишь Леонид Ильич».

Поначалу, когда после Хрущёва к власти пришел триумвират, наверху было решено: никто и никогда не будет совмещать главные посты в государстве. Сосед по парте Саша Воробьёв не одобрял моей любви к Брежневу и с самого начала подозревал генерального секретаря в наполеоновских замашках.

– Ты посмотри, этот мордастый всё время лезет вперёд, рожа протокольная, – говорил мне Воробьёв, рассматривая на перемене газету «Известия». Он её приносил из дома и демонстративно читал перед обществоведением. Предмет вела историчка, секретарь школьного парткома, она уважала политическую подкованность учеников – со всеми вытекающими оценками.

Сам Воробьёв, кандидат в мастера спорта по плаванию, был крепким и тоже довольно-таки круглолицым, и мне бывало немного обидно за Брежнева, хотелось даже сказать: «На себя-то посмотри!»

– Да брось ты, они все мордастые, – вяло защищал я своего фаворита.

Воробьёв был видный парень, ему благоволила ещё и физичка по прозвищу Лошадь. Девочек, напротив, она недолюбливала, задавала вопросы вроде: «Какие у вас резинки на чулках?» – это к теме остаточной деформации. А когда отвечающая краснела и начинала всхлипывать, то физичка роняла: «Ну ладно, ладно» – и, поворачиваясь к моему соседу, говорила с благостной улыбкой: «Вот Воробьёв может хороший пример на остаточную деформацию привести».

Воробьёв был из рабочей семьи, его пролетарское чутье я оценил через десяток лет, когда Брежнев «съел» Николая Викторовича Подгорного и стал президентом страны, совместив этот пост с генсековским.

Со временем Брежнев забурел, стал «дорогим Леонидом Ильичом», потом молва присвоила ему титул «зовите меня просто Ильич». Всё это прямо отражалось и на мне. Пик популярности я ощутил в отделе кадров ВНИИ, куда меня распределили после вуза. Кадровая служба иначе, как «наш Ильич», меня не называла.

Потом тёзка заболел коллекционированием орденов. И я не остался в стороне: меня, как молодого учёного, выдвинули на грамоту ЦК ВЛКСМ, тоже неизвестно за что. Это был мой самый большой взлёт в комсомольской карьере, и с этим я улетел в отпуск «на юга», в Сочи. С этого же момента начался мой самый крутой комсомольский спуск.

Прежде чем продолжить описание моих комсомольских приключений, расскажу о семейной трагедии, на фоне которых эти приключения происходили: моя любимая тётушка, школьная учительница русского языка и литературы, совсем нестарая, только недавно вышла на пенсию, так у неё обнаружили рак в запущенной форме. Уже развивалась водянка, и раз в две недели необходима была операция по откачиванию ведра жидкости из брюшной полости. Спустить её по лестнице на табуретке с четвёртого этажа мне каждый раз помогал кто-нибудь из друзей. Такси подвозило к приёмному покою больницы, один из нас бежал за креслом-каталкой, туда пересаживали пациентку и тянули-толкали эту вихляющую таратайку по ухабистым больничным коридорам. В операционной пересаживать на гинекологическое кресло иногда помогала медсестра. Потом шли искать хирурга и заманивать его на операцию. Врач был хороший: приходил и умело делал прокол. Потом мы с другом ловили такси, доставляли тётю обратно на её четвёртый этаж, и я в полуобморочном состоянии ехал на работу.