Руны Одина - страница 19
– Отец наш Ветер… – Прошептал Хара. Перед ними было побоище. Именно так, и не иначе! Трупов было столько, что не видно было ни земли, ни снега. Коршуны, вороны, лисы, семья медведей устроили себе пиршество, и Санька порадовалась, что смотрят они на всё это издалека и не видят подробностей.
– Поле, поле… – Пробормотала она. – Кто ж тебя так?.. – Слегка переврав Пушкина.
– Значит, Бея с Укоком опять воюют. – Заметил Россомаха.
– Или уже нет. – Возразил Хара. – Интересно, кто победил?
– Чьих убитых меньше, тот и победил. – Сказал Россомаха. – Кто своих раненых и знатных мертвецов с поля унёс.
– Кто посмотрит? – Они глянули друг на друга, и Россомаха покачал головой:
– Мне тоже интересно, но не настолько. Смрад даже здесь чувствуется. Дня три уже, как они здесь лежат.
– Укок победили. – Диего успел перекинуться и стоял рядом со своей лошадью. – Придётся делать небольшой крюк. Через Бейские земли сейчас идти опасно, мы на шорцев похожи. Свернём на юг, в горы. Дорога труднее, зато спокойнее.
– Да и дальше намного. – Недовольно заметил Россомаха. – И опаснее раз в сто.
– Что предлагаешь?
– Пройти через Бею. Если идти осторожно…
– Ага, – возмутилась Санька, – и опять всё потерять, как в Шоре, и мёрзнуть, и голодать, и лошадей лишиться! Нет, давайте, сделаем, как Диего говорит.
Россомаха неожиданно обиделся. Санька уверена была, что права, да и остальные её поддержали; Россомаха злился исключительно из ревности к Диего, а потому она с его обидой носиться и не стала, просто её проигнорировав. Они далеко обошли поле и к вечеру разбили стоянку уже там, где оно окончательно скрылось из глаз. Но коршуны свой специфический интерес к ним не утратили, парочка продолжала кружить над ними и здесь. Этот их интерес оставался какое-то время чисто умозрительным, пока Чен не достал продукты, из которых собирался приготовить ужин. Помимо всего прочего у них было и вяленое мясо, из которого Чен варил похлёбку, заправлял сухарями и приправами, и получалось съедобно. Выложив мясо в холщёвом мешке на камень, Чен пошёл за водой, где его постигла очередная катастрофа; остальные, уже не обращая на него внимания, ставили юрту. В это время коршуны начали целенаправленно сужать круги и снижаться. Не иначе, как по составленному заранее плану действовали: один низко спланировал над лагерем, пролетев мимо людей и чуть не задев крылом по лицу высокого Росомаху, а второй метко схватил холщёвый мешок с мясом и дал дёру. Мясо для него было тяжеловато, и он летел тяжело, низко, изо всех сил наяривая крыльями, а за ним с воплями мчался Чен, время от времени высоко подпрыгивая и пытаясь схватить мешок, но ворюга всякий раз от него уворачивался. Кончилось всё, как всегда, плачевно: на бегу Чен ухитрился наступить на изогнутую корягу, которая вторым концом смачно залепила ему по лбу, а коршун, перелетев овраг, нагло уселся на камнях напротив лагеря и принялся, придерживая мешок лапой, ковырять его клювом. Вместе с подоспевшим напарником они мигом разодрали мешок в клочья и, глумливо косясь на бывших хозяев, принялись жрать. Санька, утирая выступившие от хохота слёзы, побежала помочь Чену подняться. Тот встал, опять наступил на корягу, которая в этот раз шарахнула по затылку Саньку, и разразился проклятиями в адрес коршунов. Те жрали мясо и проклятия игнорировали. Россомаха, тоже загибавшийся от смеха, стрелять в предприимчивых птичек отказался; по его словам, такие наглецы имели полное право на существование.