— У меня есть для тебя кое-что. То, в чём тебе отказала императрица.
Вендер поднял брови.
***
К утру стало совсем плохо. Авель видел камеру будто бы через алую пелену, и эта пелена то и дело застилала картинку совсем. В минуты прояснения он ощупывал плечо — оно распухло и ничего не чувствовало.
Презирая самого себя за слабость, он вспоминал легенду, которую повторяли мальчишки-ученики друг другу перед сном. Говорили, старший катар-талах не просто так бросает войска на Помпеи в шестой раз. Говорили, там, по другую сторону границы, отделившей растущую Империю от послушных Короне Севера земель, остался единственный крылатый, который был для него важнее, чем весь народ.
Намэ Савен — последний настоящий намэ, попавший в плен в первый же день войны.
Авелю эта легенда казалась романтичной и злой. Он не верил в любовь, потому что к тринадцати годам — когда его отправили в бой в первый раз — ни разу её не встречал. Но он понимал, что значит отдать ради одного единственного человека всё.
Когда он только оказался в плену, Авель думал с тоской, что у него не найдётся по другую сторону никого, кто стал бы так же искать его. Он не видел в своей жизни ничего, кроме войны. Не знал никого, кроме братьев по саркару, идущих с ним в бой плечом к плечу.
Теперь, когда время потеряло счёт, он думал, что если легенда о двух намэ и правдива, то Савен давно уже сошёл с ума.
К тому времени, когда Авель попал в плен, война длилась уже двадцать лет. «Никто не выдержит двадцать лет в этом Аду», — так думал он, пытаясь уснуть.
С того момента, как Авель согласился выполнить приказ своего нового господина, он, по крайней мере, получил возможность смотреть, как сменяются день и ночь. В бараках для гладиаторов под потолком тянулось одно единственное на все блоки продолговатое окно. В него заглядывало солнце, перед тем, как должен был начаться бой.
Сейчас в окошко смотрела луна, и возможность видеть на неё самую малость смягчала боль.
Ему почти нравилась арена, куда энтари приходили смотреть, как он убивает других энтари. Где, пусть на забаву, но он мог убивать своих врагов.
На рассвете пришли подручные Луцио. Пару раз пнули его сапогами, окованными железом, и отошли, тихонько переговариваясь о чём-то. Авель не заметил, как снова остался один.
***
Прежде чем занять своё место в ложе, Ариана обошла вестибюль и поздоровалась с каждым, кого видела хоть раз в жизни. Для каждого у неё нашлась улыбка, а некоторым она даже оказывала честь, протягивая руку для поцелуя.
Санта не было, и она позволила себе задержаться чуть дольше. Юный энтари с рубином на лбу постоянно подмигивал ей, и Ариана выкроила минутку, чтобы подойти ближе. Она опустила в его ладонь надушенный платок и скользнула прочь, к выходам из амфитеатра.
Едва она успела отвернуться и сделать несколько шагов прочь, как наткнулась взглядом на расположившихся на скамьях вокруг подноса с закусками братьев Флавиев. Сколько Ариана знала их, не могла понять, как двое чистокровных энтари могут настолько напоминать боровов. Большинство представителей высшей расы обладали яркой внешностью, грациозными повадками и фигурой, которая в самом худшем случае выглядела просто худощавой. Можно было упрекать их в жестокости и бессердечии, но в уродстве и вульгарности — никогда.
Эти же двое, хотя и хранили не самую драгоценную руну — им покровительствовал Гермес — даже для восьмой патрицианской семьи были слишком страшны на лицо. Ариана поспешила отвернуться от них и направилась прочь до тех пор, пока они не проявили к ней излишний интерес.
