Отдохнёт, пожалуется, погладив шершавый ствол, и бросится в деревню. Путь знает, здесь рукой подать, оттуда, видать, и мужчины валить лес пришли, барин новый дом решил построить.
Лада припустила сильнее и, наконец, достигла цели. Оперлась рукой о тёплый ствол давнего друга и всхлипнула совсем по-человечьи. Может, дерево сумеет вернуть ей жизнь? В древних поверьях сказывали, что силы природные есть одно целое, что Матушка-Природа выслушает и пожалеет, коли необходимость такая есть.
Лада отдышалась: тяжело на земле. Достала из кармана платья-сарафана гребень, провела по волосам три раза, и вправду, полегчало. Посмотрела на ленты, повязанные на ветвях плакучих, схоронилась, пока мимо чужак не прошёл, благо, меж ветвей не заглянул, и, попрощавшись на время с древом, пошла оглядываясь в сторону леса.
Гребень бы не потерять, а там ноги по всем окольным тропам ходили, выведут, до утра доберётся.
— Заплутала, девонька? — окликнул её сильный, но уже немолодой мужской голос.
3
Окликнувшим её оказался крепким старичком с окладистой бородой, с деревянным посохом-палкой и корзинкой в руках, полной мелких красных и черных ягод. Чуть сгорбленный, но передвигающийся вполне скоро, он подошёл к Ладе и посмотрел в лицо.
— Доброй ночи, дедушка! Я заблудилась.
Дед был одет так, как местные ходят. Рубашка серая, линялая, кушаком подвязана стареньким, на голове шапка, видавшая лучшие времена, на ногах лапти. И говорил спокойно, по местному, а глаза были тёмными, живыми.
— А то и вижу, больно бледна! Откуда ты такая?
— Из Красных Ветрил, — Лада от волнения даже начала заикаться.
Ей бы, дурёхе, надо было волосы заплести в косу, чтобы внимания лишнего не привлекать, но сама мысль о том, вызывала безотчётный страх: будто сразу силы оставят её, да и «сестрицы» молвили, что волосы у водяниц, как себя иногда кликали, дают жизнь после смерти. Волосы растут помаленьку, у иных до колен доходят, а если приходит срок деве, потому как у каждого, и живого, и нежити, свой срок имеется, то волосы начинают редеть.
— Ну пойдём, а то и я припозднился, бессонница у старых людей, знаешь ли. Меня дедом Добрыней кличут, не бойся, я таких, как ты не обижаю, — сверкнул глазами из-под чёрных косматых бровей.
— Каких таких? — Лада держалась особняком. От деда Добрыни живым веяло, не нежить это, но странное ощущение, что их встреча неслучайна, не покидало.
И в Красных Ветрилах она его не видела, не удержалась, вопрос задала.
— А я не отсюда, но не разбойник, ты не боись. К барину твоему приставлен, когда он ещё малым был, и отца его помню, и деда. Я вот по дороге и расскажу, а ты своё расскажешь, почему здесь плутаешь одна, это опасно, так и путь станет короче, — дед Добрыня пошёл вперёд и не оглядывался, шибко пошёл, иногда останавливался отдышаться, ставил корзинку на землю и стоял, опершись о посох, смотрел меж дерев или голову поднимал, в ветвях птичек рассматривал, Ладе показывал.
Знает, стало быть, места здешние.
Руки у деда были страшные: искореженные болезнью, кривые пальцы, узловатые как корни старого дерева, но Ладе при виде их становилось покойнее: живой человек, странный, но живой.
— Почти пришли, — произнёс старик через полчаса по ощущениям Лады. Сначала она оглядывалась украдкой, нет ли погони, так же скрытно от провожатого старалась расчесать гребнем волосы, когда чувствовала, что земля из-под ног уходит, а потом успокоилась. Почти сделано, почти дома.
