— Здесь он, отец Дионисий! — Глафа указала на богато украшенную могилу того, кто при жизни старался вести жизнь скромную, но барин с барыней не могли позволить не украсить могилу. Чтобы отмолил грехи перед Господом.
Стоило так подумать, как перед глазами потемнело.
— Даже думать о том не смей! — Глафа больно сжала ладонь Лады. — Пойдём уже. Помер он, сама видишь, да туда и дорога!
— Зачем ты так?
Лада вдруг поняла, что ранее Глафира немой была.
— Затем, нам теперь с попами в разные стороны. Неужто до сих пор не поняла?
Глафа встряхнула волосами, и они рассыпались по плечам темными густыми волнами. От привычной серости и следа не осталось. Теперь перед Ладой стояла не худенькая косая девчонка, выжившая в пожаре, а «сестрица», полная сил и желания посмеяться над незадачливостью подружки по несчастью.
— Когда же ты стала такой? — только и ахнула Лада. В присутствии русалки ей сделалось легче и дышалось свободнее.
— Когда из пожара не выбралась. Дядя Митяй, вон, меня пожалел, к озеру принёс. Другим отдал на поруки.
Лада обернулась, чтобы посмотреть на старика, но тот уже распрямил спину, волосы его сделались тёмными, а борода стала жиденькой, острой.
— Он за нами смотрит, дядя Митяй. Неужто тебе про него не сказывали?
Тот, про кого говорили, стоял и разбрасывал слетевшимся птицам красные ягоды. Вороны, а в основном слетелись они, хватали их на лету, некоторые прохаживались важно, склонив голову на бок, и громко каркали, подтверждали слова русалки.
— Кто же он? — спросила Лада, потерявшая надежду вернуться. Убежать от этих двоих и думать нечего.
— Леший, местные владения охраняет, за порядком следит, — голосок Глафиры сделался мелодичнее. Она громко крикнула лешему, чья корзина уже опустела. — Ну, мы готовы, дядя Митяй. Пойдём, проводим новенькую до деревни. Пусть сама поглядит.
4
Лада смотрела на дома, заборы и главную дорогу, широким полотном проходящую от одного конца Красных Ветрил до другого, и не узнавала место, в котором провела всю жизнь. Дома были знакомы, вот раскрашенная жёлтой краской калитка соседей, там подальше жёрдочка, на которой сиживал старый петух Ветрогон, прозванный так за свой неугомонный норов, а через дорогу их дом.
Лада осторожно приблизилась к калитке и протянула руку, чтобы толкнуть её. Желала скорее войти в садок, заросший дикими яблонями и сорняком, милый сердцу дом, глядя на который всегда радостно билось сердце, теперь выглядел заброшенным. Покосившееся крыльцо прогнившие ступени, трава, выглядывающая из проёмов забитых досками окон — не жил здесь никто пару лет как точно.
— Погоди, — остановила её Глафа, — туда нельзя без приглашения.
— Отец мой жил здесь.
— Жил, и дом был освящён, нам нельзя туда, пока хозяин не дозволит.
— Верно говорит, — кивнул леший и протяжно вздохнул. На его печаль откликнулся ветер, дунувший Ладе в лицо так яростно, будто желал отогнать от родного порога. — Хозяина давно нет, а дом помнит его. У вещей память лучше, чем у живых, это давно известно.
— А куда делся хозяин? — решилась спросить Лада.
Отдёрнула протянутую было к калитке руку и обернулась на спутников, посмотрела на обоих уже без прежнего страха. Лицо Глафиры было спокойно, как стоячая вода, и так же непроницаемо, а дядя Митяй смотрел с угрюмой жалостью, исподлобья.
— И сколько же дней прошло? Лет?
— Двенадцать, — не выдержала первой Глафира. — Умер твой отец, да и ты умерла. Думаю, обряд закончен, можем возвращаться.
