Во-первых, по складу характера я был лидером, привык быть первым, а здесь я оказался в ситуации, когда все мои лидерские начала подавлялись.
Во-вторых, я очень обижался на несправедливость.
В-третьи, мой холерический характер мешал мне правильно вести себя в конфликтных ситуациях.
Начнем с того, что я прошел всю войну, был членом партии, был рядовым бойцом, командиром отделения, а с 1944 года – комсоргом батальона. На войне я провел 870 боевых дней и ночей. В то же время большинство меня окружающих командиров, очень много воображающие о себе, были лишь солдатами, когда я был подпоручиком.
В том же году я записался в 10-й класс вечерней школы, потому что я понимал, что мое пребывание здесь временное и что я должен и буду продолжать свое образование. Для этого я приехал в Советский Союз, и из-за этого, главным образом, я пожертвовал чересчур многим.
В том же году я купил поддержанный мотоцикл ИЖ-350, который мне тоже доставлял немало неприятностей. Жил я пока один, Нина еще училась. Занимал, как правило, углы в комнатах частных домов. Питание техническому составу отменили, и мы питались практически два раза в день, на аэродроме нас поначалу не кормили. Правда, через некоторое время кому-то пришла в голову идея организовать привоз из городской чайной обедов на аэродром в термосах или кастрюлях. И мы, таким образом, стали получать горячие обеды на аэродроме. На зиму нам выдали один комплект: ватную куртку и брюки, подшитые валенки на все случаи жизни (и на тридцатиградусный мороз, и на оттепель). Шапка же была тоже одна – парадная, повседневная и для работы на моторе, который по своей замасленности не уступал паровозу. Одежда эта была настолько пропитана маслом и бензином, что до нее дотронуться было нельзя. В то же время в новой теплой одежде и валенках ходили люди, служившие в штабах и в разных тыловых службах.
Воспитательная работа проводилась формально, в полном отрыве от жизни, которой жил народ и армия. Хвалили партию и правительство и лично товарища Сталина за заботу о советском народе и его вооруженных силах. Поэтому и командиры всех уровней забыли о тех, кто им готовил машины к боевым полётам. За счет чьего труда доставались победы, а вместе с ними награды и высокие звания. Их сейчас мало интересовала жизнь этих людей, где и как они живут. А люди это видели, но знали, что так испокон веку было и сделать они ничего не могут. Поэтому в полку процветало пьянство среди части офицеров, особенно среди рядового и сержантского состава.
Некоторые начальники «своих» покрывали, а нас за малейший проступок наказывали. Так же поступали и командиры: проступки летному составу прощали, а нас за малейшее нарушение наказывали. В полку существовала и работала во всю мощь система слежки и доносительства, в чем была основная заслуга полкового особняка Соловьева. У его кабинета, окованного стальной дверью, всегда стоял часовой. Сам же его хозяин капитан Соловьев изредка выходил из него и усаживался на скамеечку рядом с проходной, чтобы на солнце погреться и заодно подслушать разговоры проходящих мимо офицеров. Но что он мог плохого от нас услышать, если каждый из нас своими поступками (а многие и пролитой кровью) доказал преданность нашей общей славянской прародине. Глупо и неуклюже шпионили за нами, и это было видно невооруженным глазом.
Как-то инженер эскадрильи после выпитой приличной дозы водки мне говорит:
