Не торопясь, убрал ногу и с деланным безразличием пожал плечами. Он вновь победил, доказал, что сильнее всех, иного ему было и не нужно.
Теперь он мог продемонстрировать своё благородство, великодушие и даже чувство юмора. Поэтому Александр молвил:
– Иди, трижды погрузися в реку да буди у мене.
Выполнив этот неприятный водный моцион, суздалец вернулся к победителю мокрый и продрогший. Вся голова его была забинтована так, что виден был только один глаз, скорбно взиравший на мир.
В этот раз Александр сказал уже серьёзнее:
– Едь к своему князю и скажи ему: «Александр Попович велит тебе уступить вотчину великого князя, или же мы ее сами у тебя возьмем». Да привези мне ответ, а то я тебя и среди полков найду!
Поверженный богатырь с трудом влез на коня, неверные пальцы не сразу поймали узду. Выглядел он уже не так уверенно. Суздалец понуро потащился к своим рядам. Как человек слова он съездил на вершину Авдовой горы, на которой расположились полки Юрия, и вновь вернулся к Александру с ожидаемым отказом. Иного и не ждали, но свой вызов всему суздальскому войску ростовец бросил.
Больше в этот день с Поповичем никто не посмел, да и не захотел спорить.
Пока богатыри щеголяли удалью молодецкой, в княжьем шатре шло совещание. Сражение решено было дать завтра, и теперь обсуждалась диспозиция.
Пока князья мыслили стратегически, весёлый, неунывающий Тороп сидел в окружении гридней и рассказывал им одну из своих бесконечных историй, а все слушали его и покатывались от хохота, – народ всегда с охотой слушает вралей и балагуров. Невысокого роста, подбористый и вихрастый молодец, он чем-то выделялся из всех сгрудившихся вокруг него – здоровенных, рослых, плечистых, выше его на голову.
– Вот как это было. Вышли мы как-то на половцев. Едем. Попович решил остаться внизу, а я решил подняться на холм. Оттуда видать лучше. Выезжаю и тут же натыкаюсь на степняков. Их там человек сто, ну никак не меньше, а я на этом холме торчу один, как прыщ на лбу. Смотрю, и они меня увидали. Ладони к глазам прикладывают, щурятся, а старшой их саблей в меня тычет, направление своим показывая. Отделилось человек тридцать от их отряда, пришпорили коней, и за мной, точнее, меня окружать, живым брать. Летят прямо на холм, только пятками коней по бокам лупцуют.
Ну, я, значит, демонстративно достаю меч из ножен и неторопливо пускаю коня в обратную сторону, с холма, значит. Половцы радуются, как дети, что-то орут вдогонку.
Проходит немного времени, я снова выезжаю на холм. Один. Меч у меня весь в крови по самый крыж, и ни одного половца больше назад не вернулось.
Ну, их командир прямо озверел. Слюной брызжет и саблей издаля вновь в меня тычет, но уже злобно так, агрессивно. Отделяется от их отряда уже человек сорок, коней пятками лупят, саблями машут, и на меня. Я опять неторопливо коня разворачиваю и снова спускаюсь с холма.
Гридни затаили дыхание.
– Проходит ещё немного времени, я опять въезжаю на холм, кровь с меча так и капает, а из половцев никого, у их начальника глаза аж из орбит лезут. Чую, его сейчас удар хватит. Но он собрался, подтянулся и только было решил сам оставшихся поганых на меня вести… Как вдруг выползает на вершину холма какой-то недобиток и из последних сил дурным голосом орёт своим: «Спасайтесь, там засада! ИХ ДВОЕ!!!»
– И что дальше?
– И спаслись, – с улыбкой ответил Тороп. – Развернули коней и удрали.
