Депуант наполнил рюмки чилийским ромом. Француз был куда оживленнее, чем утром, во время беседы с Прайсом.
– Как долго господин капитан собирается пробыть в Кальяо? – спросил он. – Было бы жаль расстаться, не познакомившись как следует. Русские военные суда так редко покидают свои порты, чтоб осчастливить морскую семью знакомством…
– Русский человек привык к простору, господин адмирал. – Изыльметьев улыбнулся. – В чужих портах бывает слишком тесно. Могли ли мы ожидать, что даже в Кальяо, на краю света, окажется столько военных судов?
Депуант изобразил искреннее огорчение и даже всплеснул руками. Он спросил:
– Не собираетесь ли вы покинуть нас?
– Нет, мы задержимся в Кальяо.
– Надолго ли? – вмешался Прайс.
«Этот грубее, – подумал Изыльметьев. – Ему подавай сразу все начистоту, без особых учтивостей».
– Надолго. Будем поджидать здесь депеш. Чиниться. «Аврора» нуждается в серьезном ремонте. Князь Максутов – он у нас непогрешимый авторитет механики и корабельной архитектуры – мог бы подробно рассказать нам о повреждениях фрегата.
Изыльметьев, а за ним и все присутствующие посмотрели на Максутова. Капитан не забыл, как удивляла жителей Лондона безукоризненная английская речь Максутова, и заранее предвкушал эффект.
Но Максутов молчал. Кивком головы он подтвердил справедливость слов капитана и откинулся на спинку дивана.
Пока длилась пауза, Прайс изучал лицо Максутова. Князь! Порода сразу видна: строптив, самоуверен. Ему не придется в семьдесят два года утруждать свои кости далекими походами.
– Очень пострадал корпус фрегата, – продолжал Изыльметьев, не сразу отведя настороженный взгляд от лица Максутова, – кое-где нужно менять обшивку. Образовались пазы в палубных перекрытиях, – при большой волне вода проникает в трюм. Да и такелаж изрядно потрепан. Приходит в ветхость наша «Аврора». Девятнадцать лет бессменной службы…
Прайс перехватил торжествующий взгляд Депуанта.
– Всему свой черед, мой капитан, – произнес Депуант проникновенно. Все уходит из этой юдоли печали… И нет ничего, что устояло бы против разрушительной работы времени в вечной смене приливов и отливов, подъемов и падений. И мы были когда-то молоды, – адмирал поднял руку плавным, театральным движением, – и наша жизнь всходила над синим простором океана, как всходит над миром прекрасная Эос!..
Обнажив десны в снисходительной улыбке, Прайс смотрел на декламирующего Депуанта.
– …«Аврора»! Утренняя заря! А мы приблизились к сумрачному рубежу. Ах, капитан, жизнь прожита, но познана ли истина? Мы уходим, завещая потомкам только два слова, в свою очередь оставленные нам древними: «Истина – в вине!» – Депуант налил до краев рюмку Ионы. – Пейте, господа!
Изыльметьев вернулся к прежней теме:
– Как ни прискорбно, господа, мы еще с месяц простоим у этих унылых берегов.
Он повернулся к Александру Максутову, словно желая услышать подтверждение своих слов.
Лейтенант опять молча кивнул.
Краска залила лицо Пастухова, сидевшего рядом с ним. Мичман склонился к Максутову.
– Александр Петрович, ради бога! – прошептал он. – Простите меня, но ваше молчание невыносимо… Это…
Максутов лизнул языком пересохшие губы и отвернулся от мичмана. Мальчишка! Тоже, лезет с советами.
Разговор вели французы – Феврие Депуант (изредка апеллируя к авторитету Прайса), тщедушный, туго затянутый в мундир лейтенант Лефебр, лейтенант Бурже, который держал себя настолько кокетливо, что можно было предположить присутствие женщин, спрятанных где-то за переборками каюты.
