Старший боцман искал поддержку у Тироля, но встречал лишь осторожное сочувствие и в душе начинал уже презирать помощника командира. Тироль чувствовал это, знал, что и младшие офицеры решительно держат сторону Изыльметьева, и бесился, становясь все более замкнутым, сухим, педантичным.
После семи вечерних склянок Тироль поднялся из каюты на палубу «Викториуса». Оставалось полчаса до полуночного колокола. Темнота окружала судно, вдали тускло светились огни порта и мигали сотни фонарей на гафелях торговых судов. Порой по заливу проползали желтые огоньки, но ни один не поворачивал к «Викториусу». На шкафуте покашливал, поджидая матросов, Жильцов.
– Боцман! – окликнул его Тироль.
Жильцов мигом предстал перед Тиролем. Коренастый, плечистый, со стареющим, в глубоких, мягких складках лицом, он вытянулся в струнку перед Тиролем.
– Вахтенного лейтенанта ко мне, – приказал Тироль, чуть подавшись назад и брезгливо морщась от хлынувшего на него сивушного духа. – С-с-котина! – добавил он с равнодушной злостью. – Опять нажрался…
Явился Александр Максутов. Они долго стояли молча, точно не замечая друг друга, наблюдая за движением редких запоздалых шлюпок.
– Неужто дезертировали? – проговорил наконец Тироль.
– Не думаю. Напились, верно.
– Хамье! – выругался Тироль. Он впился настороженным взглядом в далекие, едва различимые огни берега, словно надеялся увидеть там матросов «Авроры». – Из любого портсмутского кабака они уже давно бы вернулись на судно. Приползли бы, не новички…
– Из кабака прямая дорога в полицию, – заметил лейтенант. – Английская полиция весьма бдительна.
– Не следовало пускать их на берег, – тихо сказал Тироль.
– Рано или поздно это пришлось бы сделать…
– Да-а… – досадливо протянул Тироль и приник к борту.
К «Викториусу» быстро приближалась шлюпка.
Полицейский инспектор добросовестно изложил Тиролю все, что шепнул ему в Гилфорде плешивый. Матросы дезертировали. Они напоили кассира здешнего арсенала («Примерной честности малый», – вставил инспектор ровным, бесстрастным голосом), посулили ему денег за то, что он проводит их до Лондона. Подъезжая к Гилфорду, кассир протрезвел, стал корить матросов, но был ими избит. Собралась толпа, и беглецов удалось задержать. Вот и все.
Инспектор даже не поднялся на палубу: пропустив вперед матросов, он остановился на последней ступеньке трапа, всем своим видом свидетельствуя беспристрастность и точность полицейского донесения.
По мере того как до Тироля доходил смысл отрывистых фраз инспектора, его охватывала неодолимая, как от озноба, дрожь. На какой-то миг мозг пронзила злорадная мысль: «Началось! Теперь капитану не поздоровится! Придется ответить за вредное для военного корабля попустительство». Но сразу же все захлестнула ярость, какой Тироль и сам не подозревал в себе. Неясно, словно с далекого, чужого корабля отдались в мозгу удары полуночного колокола. Помощник капитана торопливо поблагодарил инспектора и, едва тот спустился по трапу в шлюпку, кинулся к провинившимся матросам. Тироль оттолкнул мичмана Попова, который порывался что-то сказать ему, задел плечом Александра Максутова и обрушился на Цыганка, стоявшего ближе других.
Тироль задыхался от гнева. В долговязом, тощем с виду теле обнаружилась злая, собранная сила, костистый кулак бил без промаха по лицу Цыганка. Кровь текла из носа, из рассеченного надбровья.
Александр Максутов не видел Цыганка. Бледнея и вздрагивая натянувшимися, как струна, мускулами, он впился взглядом в Тироля. Было что-то гадливое и в то же время заразительное, влекущее в том, как бесновался Тироль, утверждая свою власть над провинившимся матросом.
