Допили чай и разошлись. Борис уехал по делам. («Подвезти до метро?» «Утром пробки. Я на электричке». ) Отец и Ксения на работу. Мать хлопотала у соседей.
Холодный ветер растолкал облака. На улицах подсохло. В мокрых лунках на асфальте далеко внизу виднелось хмурое небо.
Безлюдными дворами Ксения вышла к своей бывшей школе. Она не была здесь с тех пор, как поступила на «иняз» университета.
У школы играли дети. Длинно прозвенел звонок. У пружинной двери затолкались и загалдели рюкзаки, банты, гольфы. Двор опустел. Трое старшеклассников, сутулые, с книгами под руками в карманах вразвалочку пошли к домам. Они через слово «млякали» петушиными голосами и сплевывали на асфальт. Ксения опустилась на лавку с выломанной доской и ножевым признанием какого—то Васи, какой—то Люсе. Отбитая штукатурка старых стен, мусор под решетками подвального этажа, асфальт, разлинованный под забеги по физкультуре, плешивые газоны и общипанные до прутьев верхушки кустов. Ничего не изменилось. Ксения запахнула плащ. Ветер пытался отодрать от черного асфальта мокрый лист. Уголок листа телепался и не сдавался.
Что—то унылое и безотрадное нависло над этими местами.
Ксения постаралась вспомнить что—нибудь из школьной жизни. В памяти ничего не всплывало, кроме шпаргалок, зубрежки, прозвищ учителей…
…Здесь под аркой вечером она увидела, как Красновский целуется с рыжей дурой из своего класса. Перед «рыжей» стелились все мальчишки школы. А та смеялась над ними, сама выбирала, с кем целоваться. В спортивном городке школы обычно собиралась их с Сережкой компания. Бренчали на гитаре, сосали по кругу пиво из двухлитровых бутылок. В тот день ветрило. Никто не пришел. Только Ксения и эти двое: она боялась шелохнуться на скамеечке за морщавым тополем.
Тогда она и бросила Сергею в почтовый ящик в запечатанном конверте Ахматовское стихотворение «…Будь же проклят! Ни стоном, ни взглядом Окаянной души не коснусь, Но клянусь тебе ангельским садом, Чудотворной иконой клянусь. И ночей наших пламенных чадом, – Я к тебе никогда не вернусь».
Ночей никаких не было. Сергей никогда даже не целовал Ксению, как рыжую.
Он постучал в двери той же ночью. Старался шутить, и его глаза были похожи на глаза осторожного кота:
– Ксюха, ты ревнуешь? Влюбилась, что ли?
– А мне можно только диктанты диктовать! – Ее зрачки блестели вызовом в полумраке прихожей, – дальше она его не впустила! – и обидой дрожал голос.
– Целуют, еще не значит, любят. Иногда не целуют, потому что любят, – сказал он и ушел.
– Ксюха, – раздался от туалета виноватый полушепот отца, – его там застал разговор, и он трусил выйти, – заканчивайте вашу ромашку. Час ночи!
– Подслушивать – гадко! – Она кинулась в комнату и там разрыдалась от души.
С Борей было иначе.
Они встретились второй раз на какой—то скучной вечеринке у общей знакомой. Ксения едва вошла, а Борис уже кланялся ей с улыбкой привета из—за спин гостей: «Здравствуйте, соседка!» Хозяйка квартиры, девушка с усталыми глазами и машинальной улыбкой, как и Ксения, заканчивала иняз. Боря бывший одноклассник ее старшей сестры Лены: они, кажется, пришли вместе. Пьяный гость сунул в руки Ксении тарелку и раздавил в ней сигаретный окурок в губной помаде. Девушка отдала «угощение» парню, мастачившему из бумажных салфеток лошадок.
На Хмельницком была белая рубашка и галстук. Он, сидя на подлокотнике кресла у кого—то над головой, потягивал коктейль через трубочку.
