Все мы молимся кому-то
Пожелаем и врагу:
Пощади его беднягу
Пусть под скрюченной корягой
Он найдёт себе покой
Свояку или варягу
На последнюю присягу
Если рядом в землю лягут
Нужен скрюченный такой.
Он со скрюченным бюджетом
Он с испачканным манжетом
Он же тоже этим летом
Ездил в Крым и спал валетом
С нерабочим туалетом
И дешёвым коньяком
Не суди его за это
Не давай ему совета
Он и так на свете этом
Под невидимым крюком.
Все мы скрючены по пояс
Все мы вздрючены по полюс
Тихо стонет мегаполис
Но уверенно вперёд
За створоженным туманом
За далёким на фига нам
Светит месяц талисманом
Поезд едет песня врёт.
* * *
не тягота войны а тошнота отравы
когда сидишь у родины в подбрюшьи
где пахнет инеем и волчьим молоком
и мокрым войлоком в каком хранить оружие
где никогда не имут вечной славы
те кто домой вернулся целиком
* * *
по качеству не то чтоб городской
любой среды животной и людской
и пятницы её и четверга
мы отличаем друга от врага
скамейка или даже велотрек
всему несоразмерен человек
когда бредёт из офиса домой
когда с горы спускается абрек
когда выходит псина на газон
красиво жить не пробовал кобзон
тем менее красиво умирать
скорей тебе отпущенное трать
оно вернётся словно инвалид
посажен кем-то в гоночный болид
и нечем надавить на тормоза
соломка не спасает и лоза
не вылечит районный эскулап
ни женщина которая могла б
однако не хотела вместо баб
я лучше напишу властитель слаб
плешивый щёголь враг труда ещё бы
благоустроит бывшие трущобы
латунной лихорадкой обуян
везде наставит статуй франгулян
растёт москва не требуя меня
вот жуков вырастает из коня
спиною презирать охотный ряд
здесь нобелевский воткнут лауреат
москва моя растёт не по часам
я сам её как ранку расчесал
я сам её и мрамор и бордюр
я сам её и лагерь и привал
храни господь парфюм московских дур
парковщиков где парщиков бывал
и сварщиков когда они в аду
в посмертную играют чехарду
* * *
закрой глаза
ты слышишь лёд скрежещет
стоит зима и держит оберег
а в люльке ивовой лежит пока не вещий
пока ещё
он даже не олег
его отец
разгадывает ребус
и за окном
где пришлая пурга
задрав рога врастает в снег троллейбус
а из него пускаются в бега
такие мелкие
не выше сапога
такие смертные
смердящие
смерзавцы
что лучше пусть тебя погубит лошадь
чем ими править
чем с такими жить
коханые
от почек до лоханок
я ваших ног по снегу знаю почерк
с той высоты с которой кочет рухнет
вслепую
отличу славян от прочих
за первый слог
слюнявое агу
я в неподъёмном скорчился долгу
* * *
когда-то здесь совсем не этот я
сидел на привязи любви не помню слова
которым звали ту любовь скамья
осталась где была присяду снова
от горечи которую сглотни
с годами расцвела в желудке язва
иные здесь сидели и они
достойней нас заканчивали разве?
строка на то цветиста и длинна
чтоб гладью вышить савана постскриптум
на дальнем юге вечно есть страна
где я другой сижу под эвкалиптом
где в тёмную как будущее синь
не взгляд вонзи а просто рот разинь
* * *
кому из грядущих привидимся мы
как древние нам предсказали
являясь в разводах белил и сурьмы
хромы и бессильны как после тюрьмы
бомжи да бичи на вокзале
затем привидений кошмарен удел
что реют лишённые речи
над местом где строй навсегда поредел
без дела навеки забытые где
забвение мёртвых не лечит
не стукнет забитая намертво дверь
где нет ни воров ни конвоя
как мы не боимся ночами теперь
так нас не услышат ну может быть зверь
в заброшенном доме завоет
все наши попытки оставить следы
из тонкого мира в не тонком
не толще узора оконной слюды
