– Что ж, господа, полноте вам спорить, не видя дела. Хотите сажать[20] – уступлю вам зайца, а не хотите – стану мерять своих молодых, – сказал Атукаев, входя обратно.
– Вот тебе и весь сказ! – возразил Стерлядкин Бацову. – Идет, так? Я не отступаю от вчерашнего уговора… Только не иначе, как на завладай, и заднюю по хвосту. Мне не жаль собаки…
– Ну, вот, что ты меня, дурака, что ли, нашел! Пущу я на завладай с осенистой[21] и втравленной собакой! Тебе говорят русским языком, что Карай – погодок[22] и скачет щенячью… До угонки, изволь. Я те вставлю очки! Разве я не видал твоего редкомаха[23]? За псарскими воду возит; а тут… Пустяки, брат… ты меня храбростью не удивишь!
– Ха, ха, ха! Вот он каков! А вчера как рисовался?
– Полноте, господа, кончайте! К чему тут в далекое забегать? Еще собак вздумали портить!.. Померили – и конец… Вы за славу, а мы за вас попридержим. Ты за кого держишь? – спросил меня граф.
– Я? Теперь пока не знаю. А вот взгляну, которая покажется, – отвечал я.
– Ну, и прекрасно! Так идет, что ли, господа? Велите ввести собак.
– Да к чему и вводить? У нас семь пятниц на неделе. А там, пожалуй, чего доброго, еще и разревется, как тюлень на льду, – произнес как-то свысока и самонадеянно Стерлядкин, поднимаясь со стула.
– А ты, щучья п… – начал было Бацов с свойственной ему быстротою и энергией, но граф не дал ему кончить. Все мы приступили к состязателям и уговорили их «мерить собак» просто, а сами вызвались присутствовать в качестве судей и общим приговором утвердить славу за быстрейшей.
Послали привести собак на погляденье. Первого – Азарного – ввел Стерлядкина стремянный на своре. Это была муруго-пегая[24], чистопсовая[25] собака, собранная вполне, рослая, круторебрая, на твердых ногах, но собака скамьистая[26] и с коротким щипцем[27]. Увидевши своего господина, она степенно подошла к нему и положила голову на колено.
Вслед за ним, на свист Бацова, вихрем влетел Карай в комнату и, прыгнув к нему на грудь, заскиглил[28] и замахал хвостом.
– Ох ты мой… шалунок!.. – приговаривал Бацов, лаская своего любимца. Карай спустился на пол и начал бегать и обнюхивать. Это была очень породистая густопсовая[29] собака, почти во всех ладах: он был немного лещеват[30], но с крутым верхом[31] и на верных ногах: сухая голова, глаза на выкате, тонкий щипец, хотя немного подуздоват[32]. Глядя на этого, с черною лоснящеюся шерстью и проточиной[33] на лбу, белогрудого красавца, видно было, что он еще не опсовел[34] и по молодости не сложился вполне, но по ладам и «розвязи» нельзя было не предпочесть его Азарному.
– Ну-с, ваше сиятельство, – сказал я полушутя, – если б пришлось попридержать, я бы не отстал от Карая.
– И прекрасно, – отвечал Атукаев, – а я, пожалуй, потянусь за Азарным.
Трутнев подобострастно примкнул к графу и хвалил Азарного; г. Бакенбарды молча управлялся с недопитым стаканом.
Карай, как будто понимая мои слова, прыгнул ко мне на грудь, но эта минутная ласка ничего не значила в сравнении с тем взглядом, каким подарил меня Бацов.
Через полчаса охота в полном составе тронулась с места. Сопутствуемые ватагой мальчишек, мы выехали за околицу. Граф приказал ловчему[35] идти в Глебково, но если не будет дождя, остановиться в завалах, где надеялись найти лисиц; ловчий со стаей и охотниками принял налево и пошел торной проселочной дорогой; мы же, по следам Еремы, разровнялись и поехали прямо полем. Кроме Карая и Азарного, с нами не было собак. Впереди всех, держа по-прежнему шапку под мышкой, широко шагал наш необыкновенный вожак: он, казалось, продвигался вперед очень медленно, но лошади наши постоянно шли за ним тротом
