– Мы как бы идём или как? – уже одетая Инга с баночкой недопитого пива прошла и взяла меня под руку.
– Может, сначала «или как», а потом к врачу? – шутливо предложил я вопросом на вопрос.
– С тобой точно не соскучишься, – не оценила шутку Ксения, – не хватало ещё, чтобы ты с моей подругой переспал, инвалид.
10
Пенсию по инвалидности мне назначили в восьмидесятом, после того, как ровно двадцать лет тому назад, тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года, Витька Коробков, шедший позади меня, подорвался на растяжке. Этим сюжетом для нас война и закончилась, едва начавшись. Витьку «Чёрным тюльпаном» в запаянном цинковом гробу отправили домой, в деревню недалеко от Омска, а меня с развороченным боком и вывалившимися внутренностями в армейский госпиталь города Душанбе.
Позже, перед выпиской, командир десантников подполковник Гуляев привёз туда государственные награды и в будничной обстановке, не выходя из палаты, вручил мне медаль «За отвагу» и пенсионное удостоверение.
– Служу Советскому Союзу, – пробубнил я, стараясь не дышать спиртовым перегаром ему в лицо, а подполковник похлопал меня по плечу и наобещал кучу всяких льгот.
В учебке Витька спуску никому не давал, хорохорился и вёл себя как настоящий дед, вступая в конфликты со всеми подряд. Но за неделю до гибели, когда мы с ним в составе 40‑й армии на БМП пересекали советско-афганскую границу по понтонному мосту, наведённому стройбатом через Аму-Дарью, он как-то сник, в его голубых глазах появились тоска и отрешённость. Он будто предчувствовал свой конец, и все наши разговоры сводились к одному – как, если что с ним случится, будет жить его мать, у которой, кроме него, никого нет.
– Не думай об этом, – сказал я ему за полчаса до его смерти, – когда всё время думаешь об одном и том же, обязательно случится.
– Я не моджахедов боюсь, – ответил Витька, – мать вся изработанная, на таблетках, щитай, существует.
У меня матери не было с малых лет, а отец, отставной офицер, получал персоналку за фронтовую службу да ещё подрабатывал начальником караула во вневедомственной охране. Поэтому я и сказал Витьке, что пойду первым, – ведь никто и предположить не мог о таком исходе.
– В рубашке родился, – сказал потом про меня прапорщик Солодуха, – чуть-чуть вправо, буквально на полшага, и всё, «груз двести», а так с одной почкой бывает, что ещё больше пьют, чем с двумя. Главное, самопал не употреблять.
Самопальную водку я обходил стороной, а обещанных Гуляевым льгот так и не дождался. В горисполкоме, куда я пришёл после демобилизации хлопотать о предоставлении мне отдельного жилья (отец к тому времени женился на какой-то сорокалетней тётке), лощёный тип с козлиным галстуком и поросячьими ресницами сразу же в категоричной форме отказал по всем пунктам и напоследок по-змеиному прошипел:
– Мы вас туда не посылали.
Я, выкатив от бешенства глаза, упал на него, намереваясь размазать его морду по письменному столу, но, на его счастье, сознание моё помутилось и больше ничего не помню, хотя и пролежал в больнице чуть ли не месяц.
– Иди протирать штаны в институт, – посоветовал навестивший меня отец, – иначе без бумажки ты букашка, а с бумажкой безусловно станешь походить на порядочного советского гражданина.
Сначала я попробовал учиться в сибирском железнодорожном техникуме, затем в текстильном под Москвой и, наконец, подобно бильярдному шару, закатился в лузу дневного отделения естественно-географического факультета одного из известнейших вузов Ленинграда.
