Разом, внезапно небо и вётлы, редкие избы выше над поймой стали знакомы! Здесь, вспомнил он, отец катал его в салазках, и вон то окно светилось… Вид являл конец Тенявино и Квасовку – за речкой, на яру, который балками (разлогами) отбит был от тенявинского яра, а левей ― от дальнего другого, за покосом, яра вновь с селом. По лаве перейдя за русло, кручей, – молодость! – отец поднялся к Квасовке. Изба – из тёмно-красных кирпичей; хлев – каменный, как сени; а за ними трио лиственниц… Он стал столбом. В окошке юркнуло, дверь приоткрылась, вышел тип в конторской справе: брюки, галстук при рубашке. Вслед – старик, бровастый, пьяный, с челюстью от питекантропа. Тип вопросил: «Вы с органов? Зря потрудились. По повесточке я сам пришёл бы…» Различив знак рода войск (знак ВВС), он смолк.
«Слышь, малый! – выкрикнул старик. – Пульну с ружжá! Я конник был Будённого!»
«Простите, ― каялся отец. – Гулял-ходил, забрёл. Хороший дом. Старинный. Засмотрелся».
Тип сверкнул из-под белёсой брови глазом. «Я представлюсь. Николай. По отчеству же Фёдорыч. Бухгалтер я… Наш дом хорош? Давно сложили, прошлый век. Отец сказал бы вам, да выпивший, на отдыхе, герой войны; болеет… Он колхоз тут строил. Старожилы, коренные мы… – Тип тронул галстук. – Мы Закваскины; а там – ещё семья. Три дома, средний дом не занят. Место ладное, да как оно? Нам к клубу тоже хочется, и к школе, к магазину, к городу поближе. Здесь – отшиб, далёко; в город пять-шесть вёрст… Закваскиным – недоля. Кулаком травимы, немцем биты, – а живём. Простой народ, рабочий: я с отцом, сын, дочь, супруга… После службы я сюда работать. И живём… – Тип застил пьяную седую старикову голову. – Мы в Квасовке живём в два дома; тут их три, один плохой. Мы взяли дом побольше, он пустует. Жил в нём мироед, белогвардеец… Я малой был, всё не помню… Расстреляли! – хмыкнул тип. – Враз раскулачили! Скажу вам, что деревня, – эти избы, – древность. Старше Флавска».
«Что толкуешь?! – вырвался старик, ярясь. – Да баре жили в Квасовке! Мы – были их, Закваскины! Квашнин был барином, пил кровь народную!»
«Погодь, бать; не мешай! – тип перебил и вопросил: ― Знать, хóдите? Испачкались?.. Не поймой шли? – Он вынул гребень, причесался не спеша, по-городскому. – Насмотришься с бухгалтерских высот. Мы бдительность имеем. Я, к тому же, коммунист… Как имя ваше, гражданин? Вы просто? Или вы по делу к нам какому-то, а, гражданин?»
Тот, попрощавшись, удалился вместе с «патримонием» дорогой по-над поймой. Возле остова от церкви с выбитыми стёклами и без крестов на куполе, он пересёк мост и пошёл по склону в близкий, в трёх верстах к востоку, Флавск, поняв, что не уступит вещь из сундучка, какой бы ни была, чекистам. Он был рад, что побывал в местах, где жили предки.
Он содеял подвиг: выправил союз времён. С тех пор, однако, он ослаб психически.
Я слушал радио, трещавшее, что Эльцин не допустит «вбросов в темы», близкие Ичкерии (начало новых войн за первой); что, мол, правительство Умелова «крепит прогресс» и что дефолта «нет»… Из оппозиции солидный тов. Наганов резал правду: «продали страну», они спасут, как раньше, «мать-отчизну»… Далее – рейтинг «русских магнатов»: Че. Тупиковский, Ды. Эврихватов, На. Всехобсеров, Бе. Вороватых (также Хуйвáмс, Хват, Спёрмант, Слямзин-Пронырин, Схапало-Стырин)… Песенка-шлягер: «би-дýби-дýби, дýби-би-дýби»… И информация, что москвичи живут за счёт гуманной доброй фирмы, ― сдав этой фирме часть жилплощади; что фирма платит москвичам преклонных лет большие суммы; фирма ждёт вас!
