– А потом что?
– По деревням пойду.
– Зачем?
– Шубы шить.
– Шубы? – Нютке таким странным показалось, что щуплый отрок занимается таким серьезным делом, как шитье шуб, что она хихикнула в ладошку.
– А чего не веришь? Я хорошо шью, уж два года. Как из дому ушел… – Семен замялся.
– Ты из дому ушел? – Нютка сразу вспомнила свое, горемычное, то у тетки, то у злыдней, и громко шмыгнула. – А чего ушел?
– За правдой, за Божьей правдой.
И почему-то больше ничего спрашивать не хотелось.
– А ты зря по городу ходишь. Здесь мало… – Он замялся, не зная, как выразить то, что оказалось на языке. – Мало здесь девок. Оттого мужики… зло творят. Ты лучше на постоялый двор возвращайся, там спокойней. У хозяина пищаль есть.
– А я дочка Степана Строганова. Украли меня, – наконец сказала Нютка с надеждой. – Гляди, соболя есть. – Она полезла за пазуху, и Семен стыдливо отвел глаза. – И там, в клети, еще, много. Поможешь?
Всю дорогу до постоялого двора она рассказывала Семену про родителей, свои невзгоды, злыдней и щедрую награду. Отрок, доведя ее до клети, обещал поведать служилому, коему шил кунью шапку, про Сусанну, строгановскую дочь. А на прощание перекрестил и молвил: «Все в руках Божьих». Нютка почему-то сразу поняла, что ничего не выйдет.
И смиренно слушала, как закрылась петля на двери, положила под голову соболей, забылась тревожным сном.
Поспать долго ей не удалось. Явился Басурман, сказал зло: «Сбежать хотела?», велел одеваться, взять узел с вещами и идти вслед за ним в верхотурскую ночь.
* * *
Она спотыкалась на каждом шагу, все не могла проснуться.
Басурман прикрикивал, велел поторапливаться, «а то как дохлая тащишься». Потом понял, ничего от Нютки не добиться, взял ее за локоть, тянул за собой. Горели масляные светочи, во дворе было навалено невесть чего, пахло прокисшим зерном.
Изба была темной и грязной. По углам шептались несколько мужиков, а как зашла Нютка, сразу замолчали и принялись глядеть так, что захотелось убежать.
Басурман подвел ее к столу, где, сгорбившись, сидел кто-то темный и неясный. Лицо пряталось во мраке, видно было, что мужик огромен и угрюм.
– Гляди, привел, – сказал Басурман и громко закашлялся. Локоть Нюткин он и не думал отпускать.
Темная груда заворочалась, стало ясно, что мужик то ли спал, то ли отдыхал, упавши на стол.
– Ежели берешь, плати, сколько надо.
К столу подбежала собака, завиляла хвостом, гавкнула тихонько, просительно.
– Пошла прочь! – недовольно сказал Басурман и пнул ее так, что несчастная псина отлетела к двери.
Повисло неясное молчание. Мужик, видно, разглядывал Нютку, а она и не смела головы поднять. Ужели из одного плена в другой перейдет?
– Смилуйся, смилуйся надо мной. – Нютка сама не поняла, откуда взялись слова и слезы ручьем.
Она упала на грязный, заплеванный пол, заголосила, закричала о том, что отпустить ее надобно, ежели сердце есть – у Басурмана, у того, кто решил купить девку, будто не человек она, у шептавшихся по углам.
Да как разжалобить мужиков с сердцами, что тверже камня?
