Старуха оказалась щедрой. Дала Нютке новую одежу: рубаху тонкого льна с вышивкой по подолу, телогрею, старую да теплую, ленты и прочего тряпья, что хранится в изобилии у всякой немолодой женщины. Видно, тем и показывала свою жалость.
Кем приходилась она Синей Спине? Нютка думала, теткой или крестной матерью. Когда старуха говорила про страшилище, глаза ее теплели, а голос скрипел куда меньше обычного.
– Помог он мне. Ой помог… – Дальше старуха садилась на лавку, закрывала лицо и долго оставалась такой, бездвижной, странной. Так что Нютка первый раз даже решила, что она тронулась умом.
Но нет. Когда кричали петухи, лаяли псы, скрипела половицами Нютка, наступало время обеда – старая хозяйка пробуждалась и вновь становилась той же: доброй, чуть занудливой и хлопотливой.
Нютка уже решила, что так и останется здесь, в уютной избушке, будет стряпать пироги и слушать рассказы про то, как старухин муж из Лозьвы переведен был в город. Потом он привез сюда женку – Нютка сообразила, была она тогда вовсе и не старухой, много моложе. Были у них и дети, о каждом старуха рассказывала: дочь умерла от черной хвори, сын погиб в бою с татарами, сгинул муж. А последний сынок, видно, оставил ее недавно, потому старуха кручинилась о нем больше всего.
Нютка слушала, кивала, запоминала незнакомые слова, а сама думала о другом: как вернуться домой.
* * *
Они творили вечернюю молитву. Старуха – тихо, неразборчиво, Нютка – громче и с укором. Отчего Спаситель не слышит ее голоса и лишь кротко смотрит?
Старуха уже задула все лучины, окромя одной. Угольки, зашипев, упали в корытце с водой, и тут же кто-то забарабанил в ворота.
– Петяня, – обрадовалась старуха.
Накинув тулуп, она пошла отпирать ночному гостю, а Нютка нацепила поверх рубахи сарафан и душегрею – лишь бы Синяя Спина чего не разглядел. Она пригладила волосы: коса растрепалась, распушилась, будто возмущенная кошка. Спрятавшись за печь, сдернула узкую ленту, принялась плести ее заново, поминая про себя худыми словами гостя.
Его сапоги стучали громко. Всякий сказал бы: идет мужик. И, когда Синяя Спина зашел в избу, склонившись в три погибели, Нютка вздрогнула и выронила ленту.
Его тень казалась огромной – заняла собою весь деревянный пол. Нютка застыла, скрючившись у теплой печи. «Хоть бы не увидел да не вспомнил. Боже, помоги ты мне», – повторяла она, а волосы рассыпались по плечам, словно хотели защитить от зла.
– Где она?
Старуха засуетилась, пугливо повторяя: «Да где ж? Тут, вестимо». И вытащила Нютку из темного угла, хоть та сопротивлялась изо всех сил.
Синяя Спина глядел на нее, растрепанную, злую, стоявшую со склоненной головой и шептавшую одно: «Не трожь». Остался ли он доволен тем, что увидал? Того Нютка сказать не могла, но руки ее дрожали, будто привели ее к чудищу лесному. Отчего она должна сейчас бояться и молить о заступничестве? Она, дочка… Повторенное сотню раз застревало в горле.
– Из дома бежать не пыталась? – спросил Синяя Спина, и старуха принялась уверять, что глядела за девкой денно и нощно, ничего худого не приметила. Спасибо старухе, не выдала страшилищу.
Потом он велел Нютке ложиться спать, мол, завтра в дорогу. Его низкий голос полночи что-то говорил старухе, Нютка силилась расслышать в речах его что-то нужное, но всякий раз проваливалась в сон.
* * *
Ее растолкали утром, до рассвета, когда старухины петухи еще спали. Синяя Спина был одет: кафтан, застегнутый на все пуговицы, скрипучие сапоги, старый колпак. В руках – починенная сбруя и Нюткин узел с вещами.
