За окном подвывал ветер, вновь за Каменные горы явилась незваная метель. Дерево, что росло рядом с избой, скребло ветвями по крыше, Нюткины веки отяжелели, она забыла про мерзкий запах шкуры, свои страхи, неясное будущее и задремала. Сколько прошло, неведомо, она внезапно открыла глаза, поняла, что три кружки медового кваса, выпитые накануне, рвались наружу. Завозилась, пытаясь сбросить тяжелую шкуру, но тихий разговор меж старухой и Синей Спиной заставил ее замереть.
– Худое… Слушала… молит… Верни, – бормотала старуха.
Нютка додумывала: «Творишь ты худое дело. Слушала я слезные мольбы девки. Верни ты ее родителям». Вдруг прислушается страшилище? И тут же принялась о том просить Богоматерь.
Синяя Спина молчал, потом что-то сказал – не разобрать, и Нютка, слыша его низкий голос, вздрагивала. Ей казалось, что он вовсе не человек – черт или иная нечисть, что издевается над людьми, похищает детей и девок, не ведает жалости и любви к ближним. Куда хуже Басурмана… Богоматерь наконец должна услышать ее мольбы и защитить от зла.
Сон пропал. Она представляла, как Синяя Спина заведет ее в далекий лес, съест или сделает что-то еще.
– Что сделано… откажусь. Учудит… Острожек, – ответил он. Куда тише, чем ругался.
Нютка не разобрала и половины. Того, что услыхала, было довольно, чтобы понять: Синяя Спина не передумает, не послушает старуху и участь ее решена.
– Петяня… совесть… Жалко… – вновь затеяла уговоры старуха.
Так Нютка узнала, что Синюю Спину зовут Петром. Тут же решила, что славное имя, кое носил апостол, известный своей честностью и пламенной верой, вовсе не подходит.
Она так и не пошла в нужник. Ежели бы говорившие поняли, что она все слышала, ежели бы Синяя Спина разозлился? А выпитый квас, видно, изошел на горючие слезы.
* * *
Когда Нютка проснулась, Синяя Спина ушел. Она тому обрадовалась, даже спела про утренних пташек, а старуха только щурила глаза и улыбалась. Пирогов осталось всего ничего – старуха скормила их гостье, сказала, мол, самой не надобны.
Хозяйка дала гостье костяной гребень, а потом, пожалев, принялась чесать ее. Нютка ойкала, когда зубья раздирали изрядные колтуны, и потом долго благодарила старуху. Поглядев на грязный платок, та протянула свой – чистенький и ветхий, почистила однорядку от мусора и конского волоса. Когда Нютка завязывала на ноге коты, старуха дала гусиного жира, чтобы смазать обувку.
Нютка ждала, что ей велят собирать скудные пожитки и отправляться неведомо куда, в дом Синей Спины. Но о том речи не было: старуха вытащила из клети большую лохань, затеяла уборку. Нютка терла, полоскала, вывешивала во двор хрусткое, вмиг покрывавшееся льдинками тряпье; зябли пальцы.
Прошло несколько дней. Нютка стала ходить по двору вольнее, пару раз она залезала на ветхий сарай и примерялась: как перепрыгнуть через заплот да убежать. А дальше куда? Старуха словно чуяла ее намеренья, окликала и грозила кривым пальцем.
Потом Нютка оставила эти глупые попытки и решила разжалобить добрую Бабу-ягу. Сказывала, как ее похитили, как тоскуют по ней родители, как рвется сердце ее домой, как нужна ей помощь и добрый совет. Старуха слушала, кивала своей темной кичкой, даже иногда бормотала в ответ: «Бабья доля, ох, бабья». А когда Нютка пыталась узнать, как найти воеводу или кого из служилых, подмогнет ли ей старуха с побегом, спасет ли от Синей Спины, та замолкала и притворялась глухой.
