Рычаги. Ад бесконечной рефлексии - страница 31

«Попробуй тут не опошлись, когда такое видишь» – подумал я и перевел взгляд на хозяйку. Она была одета в другое платье, которое делало ее еще более привлекательным. Ее длинные волосы были слегка мокрыми и смотрела она на меня влажными глазами. Мне стало жаль ее, она совершала жертву, проделав все это, а я только и сделал, что купил три бутылки вина, намереваясь их выпить сам.

Она прошла мимо меня, нагнулась, при этом платье на бедрах натянулось чрезмерно, и я отметил, что она без трусов.

Мне стало все ясно. Я почувствовал, что участвую в, хоть и красивом, но постыдном фарсе. Это было глупо и осознав это, я почувствовал, что все мои движенья стали пружинистыми, пот выступил над бровями, а губы будто сдулись.

«Так нельзя» – подумал я и взглянул на нее последний раз. Она терла локоть ладонью потому, что он был испачкан в белый крем, при этом ее брови были сдвинуты к переносице, а нос вздернут. Казалось, что на какую-то секунду она забыла обо мне и именно теперь она была прекрасна.

Я любовался ей одну секунду, а потом ничего не стало.

Знаю, что ее палате я снимал аккуратно, чтобы не порвать, ее плечи я не трогал, боясь, что сломаю их, ее запястья я держал аккуратно одним пальцами, чтобы не оставить синяки. Она светилась чем-то желтым, как электрическая лампочка, этот свет ослеплял меня и грел. Я слышал, как мозг начинал дрожать и вибрировать, вибрация усиливалась, усиливалась и шум, шум в голове превращался в скрежет. Она была мягкой, как медицинская вата и что-то хрипело внутри нее.

В какой-то момент она стала гореть сильнее, так сильно, что я совсем не могу уже на нее смотреть, а потом она вспыхнула ярче и погасла. Я оказался в темноте, в честной, пустой темноте. Мне стало в ней тоскливо и одиноко. Я не различал своего эха. Голос казался чужим и грубым, но больше всего он казался одиноким, безучастным.

– Открой шампанское, только шторы не забрызгай – сказала она откуда-то с края этой темноты.

Я повиновался.

Как же болит сердце, мое больное, большое сердце болит, его ломит как сустав, лишенный жидкости. Воздух проникает в мое сердце с болью, цепляя стенки моих провисших, как бельевая веревка, клапанов. Мне очень больно.

А еще мне холодно. Врачи и те ходят в теплых, колючих кофтах. Мы же, довольствуемся серыми в крапинку халатами. Они совсем не греют, они больше царапают тело, чем греют. Даже эти проклятые цветные ручки, которые так плохо пишут, кажутся мне холодными, но я грею, грею их изо всех сил. Почему, черт возьми, мне дали столько зеленых ручек? В мире не осталось черных чернил для меня? Кто их забрал? Кому их продали.

С тех пор я видел ее одни раз, но об этом позже. Хочу быть последовательным. Последовательность меня устраивает.

– Представляешь, чтобы бы было, если бы можно было убить? Вот так что угодно и кого угодно. Просто так, без последствий.

– Ты же сама мне запретила о Достоевском.

– Нет, я не о нем, я о том, представляешь ты это или нет.

– Нет – ответил я.

– Вот и я нет, я все стараюсь и не могу. Это, знаешь, как с дорогой. В общем есть такое упражнение для тренировки фантазии: пытаешься представить дорогу в поле ну или где хочешь. Любую, любой длинны и ширины, потом берешь и удаляешь все лишнее, кроме самой дороги: поле, деревья, машины, солнце, небо и прочее. Оставляешь только дорогу и смотришь на нее. Так вот, смысл упражнения в том, что сделать это нельзя. Можно лишь закрасить фон вокруг в черный цвет. Но черный цвет – это же не пустота. Этот черный цвет можно заменить на зеленый, например, и какова цена этой пустоте, если ты просто красишь ее в любые дурацкие цвета, совсем забыв о объекте – о дороге. Я не могу представить мир без ограничений, он у меня все какой-то замазанный дурацкими красками, жирными и яркими.