Рюммери - страница 9

– Погодь-ка, – сказал Брэкки, доставая из складок одежды сверток величиной с кулак, и отдал Киру. – Держи.

В свертке оказалась лепешка. Кир разломил ее: одну половину он снова обмотал тканью и спрятал, вторую целиком бросил в рот.

– Фкушнотише, – промямлил толстяк с набитым ртом и сглотнул. – Из чего ты, говоришь, твоя мать их делает?

– Трет листья липы, корешки трав…

– Ясно, – отрезал Кир.

– Слушай, Кир, – сказал Брэкки, разглядывая ножку. – Сколько у тебя этих курей? Все время ножки. Если бы ты мне яйца принес, мама бы такие лепешки из них…

– Ты кому-нибудь разболтал?!

– Нет, мы же договаривались.

Рюмси перестала разглядывать ножку и нехотя протянула обратно:

– Мне нечего дать взамен.

Кир оценивающе взглянул на нее:

– Думаешь, не знаю? – буркнул толстяк. На солнце его кожа выглядела еще более нездоровой.

– Где ты ее достал?

Кир сделал вид, что не услышал вопроса.

– Ты ведь мог съесть сам. – Рюмси не хотелось быть ему должной. Но неприязнь к мальчику начала улетучиваться. Разве может голодный обижаться, когда кушает?

– Мог. Но отдал тебе, и ты мне ничего не должна. К черту твою наигранную вежливость. Жри давай, не глупи, – он смотрел так, будто собирался улыбнуться, но выражение лица не изменилось. – Не все ведь мрази.

Брэкки, смачно чавкая, прыснул со смеху, вовремя прикрыв рот.

Рюмси впилась зубами в мясо. Ее челюсть слегка свело, а коренные зубы легонько запульсировали. Она хотела подольше насладиться мясом, но через миг – почти не пережевывая – проглотила все. И теперь, разломив кость, высасывала ее содержимое.

Насытившись и устав, Рюмси почувствовала, как тяжелеют ее веки. Ребята тоже нежились под солнечными лучами. Она забеспокоилась: здесь нельзя засыпать. Ходят легенды о неприкаянных матерях, которые погубили собственных детей. Их сердца настолько зачерствели, что даже кожа стала каменной. И теперь они блуждают по скалам и, найдя кого-либо, изо всех сил обнимают уснувших путников, каясь за былые проступки. Вот только после их каменных объятый от человека остается лишь каша из костей да мяса, а каменные матери, не понимая, куда делся путник, уходят искать новых.

Впрочем, это могла быть всего лишь байка, чтоб люди не засыпали под палящим солнцем и не зажарились насмерть до пробуждения. Страшилка, вроде Полуденницы.

– Кир, ты ведь не местный, – сказала Рюмси, стараясь отогнать сон. – Расскажи, как дела в других деревнях?

– А сама как думаешь, если я здесь, а не там? Но могу рассказать, как там падают в голодные обмороки. Может, поделиться, как люди умирали прямо на улице? Поначалу, в основном, старики, которые отдавали еду детям, и… малолетние, о которых некому было заботиться. Или рассказать, как однажды я обнаружил полумертвую, без сознания, женщину? Она несла остатки своего имущества, видимо, чтоб обменять у торговцев на крохи еды, и потеряла сознание. Ее ограбили, и никто, я в том числе, не обращал внимания. Даже когда она очнулась… – мальчик сжал руку в кулак. – Это страшно слышать, как в подворотне кричит женщина и некому ей помочь. Потому что всем плевать на чужих.

Кир, прищурившись от слепящего света, пристально смотрел на Рюмси:

– Я не всегда таким был. А сейчас себя даже не узнаю.

– Ну, хватит, – проговорил Брэкки.

– Нет, пускай продолжает, – холодно сказала Рюмси.

Кир кивнул. Хотя было видно, что он не нуждался в ее согласии:

– Однажды, вернувшись домой, я не увидел сестренки и бросился ее искать. Выбежал на улицу сам не свой – кричал, молил, спрашивал у людей, видел ли кто маленькую девочку. Меня колотила дрожь. Я чуть с ума не сошел. Кроме сестренки, у меня никого не осталось.