Рыжий демон осенних потерь - страница 7

– Но откуда вы это знаете?

– С тех пор как я жила здесь, обстановка мало изменилась. Так что, поверьте, прекрасно помню, как его разжечь.

– Да я не про камин. Черт с вами, разжигайте. Я про девочку… Откуда вы все это знаете? И почему так уверены…

Я встала, не торопясь подошла к камину. На секунду обернулась, чтобы небрежно бросить:

– Потому что именно я привела Марысю в этот дом десять лет назад.

Месяц спустя

Кондратьев говорит, что не знает ни одного человека, кроме меня, который с таким нетерпением ждет этого времени года. И в самом деле, сколько себя помню, меня всегда охватывал необъяснимый восторг перед леденящим дыханием вечности. А в безнадежной тьме между осенью и зимой она чувствуется как никогда прежде и после. Все последнее, все застывшее перед умиранием. Перевернутое черное небо, а в нем – огромная луна, которой больше не мешают пышные кроны, победно нависает над миром, и обжигающая до хрусткости прелесть первых морозов. В наступающей зиме я всегда слышу едкий запах времени.

В тех краях, где нет резких смен сезонов, и не бросает из крайности в крайность, невозможно так глубоко и высоко прочувствовать, как время несет то жизнь, то смерть. У людей, живущих в неизменном мире, чувство судьбы иное. Только на грани можно кончиками пальцев хотя бы на секунду задержать смысл, ритм, предельность в бесконечности…

День был солнечный и тёплый, но к вечеру подступающий октябрь напомнил о себе ранними сумерками и резким ознобом. До обеда – мягкий расслабляющий джаз, после – глубокий холодный чилаут. То, что делает осень такой нереально и необъяснимо прозрачной.

В домах загорался свет, сначала одинокими точками, затем превращаясь в праздник иллюминации, проплывая чередой огней в окнах машины. Тротуары опустели, пешеходы либо торопились в тепло, либо казались совершенно неуместными на безлюдных гулких улицах.

Дорогу к «Лаки» замело листьями, почти невидимыми в наступивших сумерках, только шуршащая дорожка протянулась от единственного светящегося окна бара. Я не то чтобы слышала, а больше ощущала, как по листьям в унисон с шорохом моих шагов струится ручеек ненавязчивой музыки, овеянной ароматом кофе.

Где-то вдали заверещала сирена – то ли полиция, то ли Скорая, пришлось прибавить шаг, потому что резкие звуки убивали предчувствие прекрасного вечера, на который я имела право.

Дневные печали растворялись в мягком свете ламп и запахах – терпко-полынного вермута, можжевелового джина, апельсинового сока, гремучей смеси разных духов. Осеннюю ноту в эту симфонию вносил Пино Нуар из Бургундии – грибы, влажные листья, хвоя.

За стойкой, как всегда, хозяйничал Эшер. Бармен с улыбкой, способной растопить любой осенний холод. Он красив до неприличия. Пшеничные кудри и смугловатое скуластое лицо, под тяжелыми веками кофейный взгляд раскосых глаз. На шее – неизменный кашемировый шарф, легчайший, как паутина. Вокруг Эшера всегда словно трепещет золотистое сияние.

Наши взгляды встретились, и в мгновение ока время будто остановилось. Все стало миражом, кроме горьковатого кофейного взора и ни с чем несравнимого запаха приятного вечера.

– Аля, – он кивнул, обозначая узнавание. – Ты как всегда.

Как это ни странно, на самом деле я редко прихожу в «Лаки», чтобы выпить. Чаще всего я за рулем, или утром рано вставать. Открываю дверь в этот бар, когда мне нужно о чем-то глубоко подумать или встретиться самой с собой. Странно, да? Бар – это не библиотека, совсем наоборот. Искать в подобном заведении тишины и самопознания, глупее ничего нельзя придумать. Но мне плевать на кем-то установленные правила: я прихожу сюда просто, когда мне хочется. Откидываюсь на спинку высокого кресла и смотрю, как Эшер неторопливо льёт тягучий полынный вермут в длинный стакан, на его сильные, но изящные запястья. Наверное, я немножко – самую капельку – влюблена в Эшера. Легкой, приятной, ни к чему не обязывающей влюбленностью. Она делает мир вкуснее, главное, не позволить ей вылиться в нечто большее. Остаться моей маленькой тайной.