Ржавчина в крови - страница 8

К счастью, когда она поинтересовалась, можно ли использовать нож для резки бумаг как кинжал, Леда вовремя помешала мне согласиться, посоветовав ей воспользоваться воображением.

Так менее опасно, поскольку лезвие ножа для бумаги остро заточено. А для нас, подчеркнула Леда, это важно, поскольку об актрисе судят по многим качествам, но в первую очередь по силе её воображения.

Потом явилась восемнадцатилетняя девица, черноволосая, с короткой стрижкой и накрашенными ресницами. Она села, теребя свою короткую юбку, и заговорила о Шекспире как о школьном приятеле.

Затем вошла худенькая, как тростинка, светловолосая девушка с пухлыми губами, вся в веснушках. Её звали Роза Дэлтон, до сих пор помню это имя, потому что даже подумал было, что она могла бы подойти, но тут же отказался от этой мысли, увидев её безобразные руки: пальцы жёлтые от никотина, ногти обгрызены.

Я проводил ее улыбкой сожаления и вздохом неодобрения.

Настал черёд Лавинии. Она вошла в комнату одна, дважды постучав и подождав, пока я дважды не крикнул ей «Come in».[31] На ней было фиолетовое платье, вопреки суеверию, и мне понравилось, что она не уступает условностям, хотя родилась и выросла, можно сказать, по законам театра.

Она не села, а остановилась, вытянувшись в струнку, и пришлось предложить ей стул. Мне хотелось, чтобы она почувствовала себя раскованно, и потому я задал неверный вопрос.

– Didn't Evelyn accompany you?[32]

– No, she had rehearsal today.[33]

Я вспомнил, что два дня назад Эвелин рассказала мне за ужином о своих новых обширных планах. Она только что начала репетировать в Королевском шекспировском театре классическую пьесу Сон в летнюю ночь, премьера которой намечалась на лето, и это ещё одна причина, почему она ни за что не согласилась бы на роль синьоры Капулетти, которую, как я тогда же понял, даже и предлагать ей не стал бы.

Лавиния сцепила пальцы, чтобы они не дрожали. Но это не помогало, кроме того, ей не удавалось спокойно смотреть на нас, она всё время переводила взгляд со стола на мой нос, со стены за нами на свои туфли.

Когда она увидела, что Леда поднялась, желая посмотреть на неё в профиль, покраснела. И Леда тоже покраснела, возвратившись к своему стулу и предприняв немало усилий, чтобы рухнуть на него, а не мимо.

Я спросил, есть ли у неё какой-нибудь театральный опыт, хотя прекрасно знал, что есть, – но мне хотелось, чтобы, ответив утвердительно на первый вопрос, она обрела хоть немного уверенности в себе.

Я держался как преподаватель, помогающий робкому ученику простейшей подсказкой, за которую он должен ухватиться.

Я растрогался, разволновался при мысли, что видел Лавинию ещё ребёнком, когда отец приводил её за руку на съёмочную площадку, и что теперь не открываю её для себя, а лишь встречаю вновь.

Я прикусил язык, чтобы не спросить её о Джоне, вовремя сообразив, что лучше не напоминать о сбежавшем родителе. Эвелин даже перестала упоминать его имя в наших разговорах, вырвав, словно сорняк, воспоминание о нём из своего сердца.

– Well…[34] — произнёс я спустя некоторое время, когда разговор явно затянулся, и указал на сценарий, который мы раздали всем девушкам, ожидавшим приглашения на собеседование. Почему бы не попробовать вот эту сцену?

Лавиния кивнула, пробежала глазами страницу и посмотрела на меня. Неловко поднялась. Губы побледнели, лицо побелело, и я испугался, что она сейчас упадёт в обморок. Но этого не произошло, она стояла прямо, не шелохнувшись, и смотрела на нас.